Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы

<…> Она <сестра> смеется над моей любовью, которая так счастливо всегда заключена в недрах семейства, т. е. Саша, и позволяет мне только влюбиться в Бегичеву. О, если бы только это возможно было или я бы мог малейшую иметь прошлого года надежду победить эту чинную и важную красавицу, то верно не дождался бы сестрина совета и не сидел бы теперь в Сарыкиой, а, верно, был бы на Сергиевской и сделался бы самым набожным прихожанином Радонежского чудотворца;¹⁷ как все молильщики его, я бы тогда выбрал в церкви себе место, откуда я мог бы видеть мою красавицу, и не прогулял бы ни одного воскресного или праздничного дня, чтобы пококетничать с нею. Она точно стоит такого труда, не потому, что у ней 1000 душ крестьян, которые можно бы пожелать женитьбою приобрести, – я от этой мысли далек, – а по личным ее качествам. Какое бы было наслаждение вывести ее из гостиной, где единственно она привыкла видеть молодых людей. Я должен очень ошибаться, а она быть чрезвычайно скрытна, если ее воображение и душа не столь же чисты, как у Евы в первой день создания ее. Часто дивился я ее кротости, не понимая оной. Если ангелы существуют, то она их земной образ¹⁸.

Саше, верно, очень неприятно было услышать о женитьбе Р.: втайне она, верно, на него надеялась – впрочем, вряд ли она была бы счастлива за ним: такие неравные партии, особенно где нет состояния, редко удаются.

Об хозяйственных наших обстоятельствах слышно тоже мало утешительного. Мать только старается набрать столько, чтобы уплатить проценты в опекунский совет. – Управители мошенничают, и нет надежды, чтобы дела наши поправились. Необходимо нужно мне самому приняться за них, а то будет плохо. – Осенью я во что бы то ни стало поеду домой, чтобы узнать настоящее наше положение <…>

1 марта

<…> День от дня привыкаю к образу жизни нашей военной молодежи, становлюсь ленивее – совершенно ничего не делав, могу проводить дни. Написав несколько строк моего дневника, мне кажется, что я уже кончил мое дневное занятие: я ухожу шататься от одного к другому офицеру или засыпаю. – Напрасно рассудок твердит: так ли должно жить? – лень, подкрепляемая неприятностями, обстоятельствами, берет свое.

4 марта

Окончив третьего дня охотою, я сегодня с нее же начну, потому что она есть одно постоянное мое занятие (из окна сейчас мне показалось, что сидят гуси у берега, и я тотчас выбежал из хаты, чтобы удостовериться, точно ли это они, – вот до какой степени я сделался охотником). Но сколько я ни страстен, кажется, к охоте, а с удовольствием отказался бы от оной, если бы я мог найти благороднейшее занятие <…>

10 марта

<…> Я жил эти дни у Рославлева, а провел их, исключая того, что с ним прочитал одну часть французского перевода Вальтер Скотта “Истории Наполеона”, заключающую происшествия 1803 и 4 годов, в гулянии по улицам и игре в свайку; эта игра вот уже с неделю постоянно занимает празднолюбивую нашу молодежь. – Дни быстро проходят, исполнение моих надежд не приближается – и писем я давно не получаю <…>

Давно я желал читать W. Scott’a “Историю Napoleon’a”, и чрезвычайно приятно мне было пробежать 9 часть французского перевода оной. Об этом сочинении так много сказано и написано, так каждое слово в нем взвешено и разобрано, что, судя об нем, принужден будешь повторять читанное. Я согласен с общим мнением французских рецензентов, что почтенный автор превосходных романов не оправдал ожидания Европы. Как англичанину, всех менее должно бы было ему браться за свой труд, особенно написав уже однажды свое путешествие по Франции в 15 году. Мне непонятна охота описывать жизнь человека, особенно Наполеона, будучи против нее предубеждену и не имея личностей, как, например, Курбский в жизни Грозного¹⁹. – К сожалению, мне кажется, что поводом к сочинению сему был расчет денежный (а не любовь к предмету), основанный на том, что во время поспешного сочинения этой истории всё, что только некоторое имело отношение к Наполеону, было с живейшим участием принимаемо в Европе. – Перед тем личностью и обстоятельствами на время предубежденные умы, чтобы загладить прежнее свое пристрастие, начали отдавать полную справедливость великому гению мужа, последними годами жизни вполне искупившего ошибки всемирной своей деятельности. – Высоким таким предметом должно заниматься с любовью к нему, а не гинеям. История не срочный альманах и не заказной роман.

13 марта

“Всё обстоит благополучно, нового ничего нет!” – могу я рапортовать, как вахмистр эскадронному командиру, об моих обстоятельствах; те же занятия, т. е. никакие, и та же скука, разведенная нуждою; исполнение надежд так же далеко, как прежде, разве только ближе прожитыми днями, – предполагая, что однажды мои ожидания исполнятся <…>

Впрочем, я опасаюсь впасть в ошибку молодости: в весьма обыкновенном случае ожидать какой-либо необычайно счастливой оборот судьбы. Нет, я подобным образом не стану более грешить; я ничего не ожидаю и не желаю от службы царской,