Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы

Третьего дня смотрел эскадрон полковник, а вчера проезжал он мимо, чтобы сделать распоряжения в соседственных деревнях, где открывалась холера точно так же, как и в самой Сквире, где есть до десяти человек больных. Она появилась там во время праздников – вероятно, от неумеренной пищи и пьянства во время разговен. В уезде же она показалась в разных местах почти в одно время, даже и у нас в деревне умер человек Рудольтовского, как говорят, от холеры. Сейчас я еду к Вормсу, чтобы с ним вместе ехать в Сквиру встретить новой год и заключить этот старой – с большими надеждами на любовные успехи. Но исполнятся ли они?

1831

Антоново, 4 января

<…> Нынешний год не встретил я столько приятно, сколько обещали мне любовные мои мечты. После трогательного расставания наше свидание с красавицею было довольно холодно; это меня до того взбесило, что ее роговое колечко, которое я взял с тем, чтобы сентиментально велеть обделать в золото, тут же подарил Горлицкой. – На другой день она была милее, но всё не столько, сколько должно, так что в эти 3 дня я едва ли несколькими шагами подвинулся, потому что два-три вынужденных поцелуев , вырванных мною, нельзя считать за успех <…>

Белая Церковь, 6 января

<…> Наняв вчера наконец лошадей, приехал я сюда скорее, чем ожидал. Я чрезвычайно не люблю всякого рода поездки, которые простираются далее десяти верст, и потому, ехав сюда, я терпел все неприятности, которые чувствует человек, отправляющийся против воли в дальний путь. Но во сколько раз усилились эти ощущения, когда, прибыв сюда, узнал я, что не только скоро отправиться я не могу, но должен здесь прожить по крайней мере с неделю. – Это от того, что рекрутские партии, из которых должно выбирать в нашу дивизию, еще не прибыли.

7 января

Лишним бы было упоминать, что здесь несносно скучно, что я не могу здесь ничего делать и даже не имею свободной минуты написать несколько строк, потому что живу на одной квартире с Ушаковым. Эта скука тем горче для меня, что теперь в Сквире я бы, по крайней мере, волочился за молоденькою моею Мариною. Без меня я чувствую, что Рудольтовский ее совершенно отобьет и возьмет в руки к себе. Единственным делом и развлечением для меня эти дни было чтение нескольких книг из полковой библиотеки здесь расположенного 19-го егерского полка. Нельзя довольно похвалить офицеров здешнего полка, почувствовавших такую надобность, – видно, что просвещение входит и в ряды воинов. Я успел прочитать “Паризину”, перевод Вердеревского, “Дмитрия Самозванца”¹, а теперь у меня “Борский” Подолинского. Первый перевод довольно хорош; Булгарина же роман лучше, нежели я ожидал, судя по разборам в “Литературной газете”, но и не совершенство, за которое хотят выдать его почитатели сочинителя оного. Слог оного, хотя и всегда чист и правилен, но, как и в “Выжигине”, не разнообразен и холоден.

Изображение действующих лиц, исторических и вводных, так же слабо; сам герой романа без нужды обременен убийствами и злодействами – в описании нравов и обычаев того времени он более всего успел. В “Борском” есть несколько хороших стихов, это всё, что можно в его пользу сказать² <…>

9 января

Проезжали здесь вчера Ломоносов и Милорадович, которых, неведомо по какой причине, требуют в 4 гусарскую дивизию <…> Если их точно возьмут из полка, то мы потеряем двух из лучших наших товарищей. Милорадович с того времени, как я кончил его дуэль, переменился совершенно в обращении со мною и сознается теперь, что он прежде не знал меня; я тоже с тех пор открыл в нем более хороших качеств, чем ожидал. Мы расстались лучшими товарищами, сердечно сожалевшими, что судьба нас снова разметывает. – Ломоносов в своем роде тоже человек очень милый и умный и в полном смысле слова гусар-товарищ. – При прощанье с такими людьми можно ли было не выпить лишней рюмки вина? – Хотя я, как всегда, старался пить как можно меньше, но от смешения разных напитков и теперь болит немного у меня голова.

Хочу сегодня ехать в Сквиру по той причине, что рекрутские партии прежде 15 числа не прибудут сюда.

10 января. Антоново