Дневник, 1893–1909

Разговор продолжается 20 минут и не касается политики. Государь жалуется на продолжительность и множество церковных церемоний. «Мы все исплакались, — говорит он, — и присутствуем на панихидах как истуканы».

5 ноября. Суббота. Снова дежурю. На этот раз от 2 до 4, то есть во время панихиды. Число иностранных принцев огромно. Все они два раза в день присутствуют на панихидах и вместе с царским семейством подходят поклоняться праху покойного, выражая свое почитание весьма разнообразно. Некоторые ограничиваются отдаленным поклоном, другие прикасаются ко гробу, а некоторые, как, например, принц Балийский[375](впервые в русском мундире Киевского драгунского полка[376]), крестятся и целуют образ как самые безупречные православные.

Заходит ко мне Балашев, от Курска сопровождавший тело и дежуривший в вагоне. Рассказывает, что Драгомиров, начальник Киевского военного округа, на какой-то станции встречал Государя, который увидел, что почетный караул отдает ему военные почести, когда отдание почестей принадлежит одному покойному, сказал: «Кажется, это не по уставу, пожалуйста, распорядитесь, чтобы на следующих станциях этого не было».

Надо прибавить, что Драгомиров, бывший начальник военной академии[377], почитает себя первостепенным знатоком военной службы.

Разговаривая у себя дома вечером с несколькими приятелями по поводу выраженного одним из них убеждения о глубокой преданности царю русского народа, выслушиваю такой рассказ от князя Куракина, крупного симбирского помещика. Один из мужиков, запевал в его имении, узнав о смерти Государя, сказал Куракину: «Ведь у него, верно, наследник был?» — и на утвердительный ответ продолжал: «Знамо дело, они не переведутся».

6 ноября. Воскресенье. Завтракают сидящий при принце Балийском генерал Эллис и при принцессе Балийской госпожа Монсен. Оба знатоки искусства.

Заезжаю к Победоносцеву, который на вопрос мой о том, хранит ли он письма покойного Государя, отвечает, что послал молодому императору письма его отца за первый год царствования. В числе их есть любопытные, как, например, письмо от 31 декабря. Накануне нового года Александр III пишет, что лишь глубокое религиозное чувство, им питаемое, останавливает его от самоубийства, — до того ужасно его положение[378].

Среди современных драматических событий и положений слышатся любопытные в психологическом и историческом отношении рассказы, которые я и буду заносить сюда, ручаясь за их достоверность, но не выставляя имен тех, кому я обязан их сообщением.

Граф С. Д. Шереметев говорит, что нынешний Государь — человек весьма бессердечный, неспособный к увлечению. Дети графа Шереметева с детства были товарищами по играм, препровождению времени с наследником, но никто из них не может сказать, в чем заключается его образ мыслей. Во время предсмертной болезни Государя в Ливадии однажды граф Шереметев, разговаривая с наследником, выхвалял ему прелести Ливадии и жизни там сравнительно с Петербургом и петербургской жизнью. Наследник в ответ на такую оценку сказал, что жизнь в Ливадии скучна. Из чего граф Шереметев вывел новое доказательство его бессердечности.

Молодой государь чрезвычайно нежно обходится с матерью. День начинается с того, что он приходит к ней в уборную и, показывая ей все полученные им письма, советуется относительно всего предстоящего ему в тот день.

В течение дня, в то время как он читает в изобилии присылаемые ему бумаги, его невеста сидит за чтением или рукоделием в той же или соседней комнате.

13 ноября. Воскресенье. Министр иностранных дел Гире, гораздо более похожий на разлагающийся труп, чем на живого человека, при первом докладе Государю уклончиво пролепетал что-то о своей отставке; он утверждает, будто бы Государь отвечал, что просит его не покидать, что теперь настает время пожинать то, что отец его и Гире посеяли. Так ли это?

Я забыл записать, что в среду 9-го у нас завтракали принц Балийский с сыном герцогом Йоркским и несколько англичан (Карингтон, Эллис, Кетоль). После завтрака все отправились осматривать новое здание отстраивающегося музея нашего рисовального училища, которое вследствие темноты уже в третьем часу пришлось показывать при свете факелов.

Сегодня заехал ко мне Бунге и рассказывал, что, быв у Государя, чтобы переговорить о всемилостивейшем манифесте по случаю бракосочетания, спросил его, кому ему угодно будет поручить председательствование в Сибирском комитете[379]. На это последовал ответ: «Это дело так меня интересует, что я желаю сам остаться председателем».

Чрез несколько дней после смерти Государя императрица принимала графиню Воронцову-Дашкову, жену министра двора, которая, говоря о невесте — принцессе Алисе, — сказала: «При каких тяжелых обстоятельствах она начинает свою жизнь в России». «Et moi, — воскликнула Мария Федоровна, — c’était encore bien plus penible»[380], разумея смерть своего жениха Николая Александровича[381].