Дневник, 1893–1909

Получив известие о приближении смерти императора, старая великая княгиня Александра Иосифовна с дочерью королевой Греческой[382] отправились в Ливадию и повезли с собой по желанию императрицы кронштадтского священника Иоанна[383], пользующегося в глазах суеверных репутацией чудотворца.

На пути лежало имение великого князя Дмитрия Константиновича, где он устроил примерный конный завод[384]. Его мать и сестра решили остановиться там и провести день, развлекаясь осмотром завода. Узнав о том, находившаяся в Ливадии княгиня Оболенская (Сандра) телеграфировала сопровождавшей путешественниц фрейлине Озеровой, что конец может наступить ежечасно. Великие княгини с везомым ими попом тем не менее провели день на конном заводе, но по приезде в Ливадию королева Греческая сказала княгине Оболенской: «Votre télégramme nous a bien dérangé[385]».

14 ноября. Понедельник. В 11 ½ часов приказано съезжаться в Зимний дворец по случаю бракосочетания Государя императора. Между матерью императора и братьями покойного отца его были продолжительные споры о том, каким порядком должна совершиться церемония, то есть с обычной пышностью и блеском или в более скромных размерах. Первое мнение — мнение великого князя Владимира Александровича — восторжествовало, по счастью. Свадьба русского царя не семейное, а всенародное торжество.

И действительно, в залах Зимнего дворца собралось такое множество народа, что протискаться было трудно.

Приехав в 11 ½ часов, я вместе с членами Совета вошел в церковь, куда вскоре ввели дипломатический корпус. Митрополит с духовенством (сморкавшийся не в платок, а как простой мужик в пальцы) встретил царскую семью при входе в церковь. Впереди всех шла несчастная вдовствующая императрица с своим отцом — королем Датским, вслед за ним жених и невеста. Шлейф невесты поддерживали: Велепольский, Ламздорф, Скарятин и граф Шереметев, а конец хвоста держал обер-гофмейстер граф Сиверс. Затем следовало множество принцев и принцесс. Церемония бракосочетания с молебном продолжались около часа. Затем новобрачные возвратились во внутренние покои, причем Государственный совет выстроился в Концертном зале, где сверх того находились Сенат, почетные опекуны, офицеры Кавалергардского полка, фрейлины и статс-дамы. Императрица Александра Федоровна ослепила всех своей красотой, достоинством, вниманием, приветливостью. Восторг, очарование, надежды всеобщи. Дай Бог, чтобы неизбалованное исторической судьбой Отечество нашло в личности ее залог гражданского успеха, мирного счастья.

Из Зимнего дворца Государь проехал в карете с императрицей в Казанский собор, приказав отпустить войска и потому очутившись окруженным пустой толпой народа. Из Казанского собора молодые поехали в Аничковский дворец, пред коим собралась опять толпа, простоявшая до 2-х часов ночи, распевая «Боже, царя храни»[386] и оглушая воздух криками при появлении новобрачных у окна.

15 ноября. Вторник. Заезжает ко мне Имеретинский и с свойственными ему остротой и резкостью рассказывает следующее. Согласно давно существующему обычаю, решено послать к иностранным дворам генерал-адъютанта для оповещения о вступлении на престол нового Государя. Добрый, но глупый командующий Главной квартирой Рихтер в выборе долженствующих ехать с этим поручением лиц руководствовался исключительно желанием сих последних; так, например, на вопрос, сделанный Рихтером Имеретинскому, куда бы он желал поехать, последний отвечал: «Меня интересуют макароны и кастаньеты», — вследствие чего Имеретинский и назначен к поездке в Италию и Испанию. Вероятно, таким же порядком назначен в Берлин пошлый глупец Свечин, а в Париж и Лондон — ненавистный Европе вообще и Англии в особенности по своей предшествовавшей деятельности граф Игнатьев.

На церемонии бракосочетания Имеретинский увидал в одной из зал неподвижно стоявшего Гирса (которого унесли на кресле тотчас после того, как прошло шествие, так как он не имел сил ни войти в церковь, ни добраться на своих ногах до подъезда). Подойдя к нему, Имеретинский спросил, окончательно ли состоялось назначение генерал-адъютантов. Гире вспыхнул и сказал, что не понимает, как Рихтер осмелился сделать подобные распоряжения, не войдя в соглашение с ним, Гирсом, и что он пойдет жаловаться Государю и просить распоряжения об отмене.

Другой рассказ Имеретинского.

Воронцов сказал Победоносцеву, что сам писал первый манифест — о вступлении на престол, вслед за тем Вяземский, на скромность которого Воронцов напрасно рассчитывал, стал утверждать, что [манифест] написан им, а когда это известие распространилось, то один из подчиненных Вяземского — Ваганов — стал утверждать, что истинный автор манифеста никто иной, как он, Ваганов.

Лобанов дает нам обед в помещении нового клуба. Павел Шувалов сообщает мне, что комбинация о назначении его генерал-губернатором в Варшаву подвигается вперед.