Дневник, 1894 г.

6 Июля. Я. П. 94. Все эти дни работал на покосе. Здоров. Вчера только от жары заболела печень. Приехал Петр Ге. Разсказывал об отце и о брате. Было и письмо от Колички. Не понимаю его. Сейчас хочу писать ему. Письмо было от Великанова. Неприятно превозносит меня. Лева возбуждает во мне тяжелое чувство. Барство, проникающее его всего. Вчера был Озмидов. Жалок своей изуродов[анной] жизнью. Я написал письмо Kenworthy. Вчера прибавил к нему. M-ss Welsh переводит. Тулон вышел по английски.

Думал: 1) Мы часто досадуем на людей за их непринятие хрис[тианского] мировоззрения, несмотря на то, что они понимают его. Это напрасно. Оно им не нужно. Они живут, как животные — не в смысле обиды, а в смысле невозможности обнять вопрос жизни во всем том значении, при кот[ором] христианство дает свой ответ. Живет, веселится, печалится, радуется, страдает, растет, стареется и умирает, не задавая себе вопроса: зачем; и ему не нужно хр[истианского] учения, оно неуместно для него. Жили люди в каменный период и до него, как животные; тогда передовые люди только начинали понимать необходимость общения, но передовых стало больше, и сложилась жизнь, и толпа покорилась. Точно так же и теперь: им — людям на низшей степени нравственного развития, не нужно христианского учения, они сами не могут понять, зачем оно; но они могут и должны быть руководимы теми, к[оторые] понимают; они внешним образом должны быть приведены к жизни сообразным с этим понимани[ем]. (Не на это ли только и нужно искусство?)

2) Июль 3. До обеда. Яркий, жаркий день. Около дома, в тени забора, мухи не переставая жужжат над навозом, а там в степи на солнце дрожит, блестит раскаленный воздух.

3) Вспомнил свою изломанность, испорченность. Я испорчен и ранней развращенностью и роскошью, обжорством и праздностью. Если бы этого всего не было, я бы теперь, в 65 лет, б[ыл] свеж и молод. Но разве эта испорченность пропала даром. Все мои нравственные требования выросли из этой испорченности. Теперь утро. Мне хочется спать. Не могу писать. Вечером б[ыл] у Чертк[ова], он бол[ен].

11 Июля 1894. Я. П. 4 дня был болен. Буду вспоминать назад: Вчера 10-го было немного получше. С утра приехал Ч[ертков]. Очень мне мил.⁹ Я сказал ему кое-что, что дум[ал] утром. Целый день читал глупую, гадкую книгу Prévost и всякую дребедень. Был Журавов и крестьянин, к[оторого] сажают в тюрьму за меня. Написал ответ Фоминой.

9 Июля было хуже. Turner б[ыл] утром и уехал. Хороший, радостный разговор с Левой. Читал. Целый день. Между прочим, отвратительную статью вчерашнего еврея.

8 Июля. Было еще хуже, но я ходил. Был на покосе, распорядился. Утром разговоры с Стр[аховым] и Лаз[урским]. Вечером приехал еврей америк[анец]. Трудно любить еврея. Надо стараться. — 7. Я работал, возил сено и страшно тяжело было. В 3 приехал Turner. Говорил с ним о переводе и предисловии. Поправил¹⁰ письмо Kenworthy и отправил, написал еще кое-кому: Кудрявцеву, Кандидову, начал Количке, но не кончил. Таня разделала картины Ге. Одна испорчена. Две занозы были: Лева с своей болезнью и Андр[юша] своей глупостью и безнравственностью. Первая отчасти вынута третьегодняшним разговором.

За эти дни думал много, но не записывал и перезабыл. Помню следующее: 1) Прибавить к письму Kenwor[thy]. Один из признаков исполнения закона хр[истианское] единение. А мы все разбиты на партии, сословия,¹¹ народы, веры, секты; партии: политические, экономические, литературные; сословия: богатых, бедных, интеллигентн[ых], народных,¹² аристократов, vulgo;¹³ народы, племена: разных цветов — белых, черных, желтых...; разные правительства, веры, секты: христ[ианские], магом[етанские], еврейск[ие], будист[ские] и куча других, и еще в каждой секты. Как же тут основывать секты, Communion,¹⁴ не бояться этого, не бояться увеличивать разъединения. Напротив, главное наше дело: ломать все перегородки, отделяющие нас, держаться только того, что единит не только с христ[ианами], но с будист[ами], магометанами, дикими. В этом христианство.

2) По случаю мерзкой книги Prévost, к[оторый] тоже в предисловии рассуждает о нравственности, думал: (давно известно), что художник поучает не тому, чему хочет, а тому, чему может. То, что он победил в себе, что стало ueberwundener Standpunkt,¹⁵ то он может обличить, то, что он не только считает хорошим, но то, что он страстно любит, то только он может заставить полюбить. А не то, что ему вздумается. Это лучше всего доказывает то, что художник действует не доводом, а мимичностью, вызывая подражательность.