Дневник. 1914–1920

Около разгромленного Эйнема положили манекены от разгромленного же Манделя, сняли и фотографии, послали в Германию – изображение погрома с убитыми.

Царица за сепаратный мир, с ней Витте и Распутин, который все время при ней. Николай Николаевич заявил, что пойдет с войсками на Петербург. Говорили, что часть французской и английской эскадры осталась при посещении в Балтийском море, но из мелких сфер опровергают, говорят (жена Макотина), что туда прошли 9 английских подводных лодок.[114] Приехал Полнер, много рассказывает.

12 ноября

Полнер рассказывает много интересного. Рузский командует девятью армиями, а Иванов – тремя. Под Рузского страшно подкатываться. Интриги процветают. Говорят даже, что Самсонова погубили интриги. За Варшавой все вытоптано, – все 5 губерний…

31 января 1915 года

На днях С. был у Ледницкого на докладе Котляревского о Галиции, куда он ездил. Доклад был интересен, но выводы Котляревского невероятны – во Львове, по его мнению, надо уничтожить университет и все средние учебные заведения, оставить можно разве одни народные школы.

Новгородцев поддерживал, а Богдан Кистяковский, Петлюра и С. возражали. Ледницкий – между двух стульев. Вообще, настроение интеллигенции боевое – воевать до конца, взять проливы, уничтожить Германию и т. д., и это люди очень левые (Никитин Б. Д. и др.). Очевидно, всех охватил тот психоз, о котором пишет Вера, как о мнении профессора Юнга: врагу приписывается все плохое, и то же самое у себя не замечается. Теперь все пишут о том, что пленным плохо в Германии, но никто ни слова не говорит об их положении у нас, а между тем, в Омске они мрут от холода на улицах (сообщение Сивковой), из Петрова Владимирской губернии офицеры русины пишут, что их поселили чуть не 100 в избе, у них нет ничего, начались массовые самоубийства. А женщины и дети колонистов с границы – их сотнями везут, замерзших, голодных в Уфимскую губернию. Бобринская Варвара Николаевна еле успевает накормить их в Москве. А наши врачи (в военном госпитале № 18, где я работаю) – четыре пленных врача почти все тащат на себе, они и операции делают, они и в палатах. Гулять же их пускают только на дворик под конвоем – Благоволин, старший врач, боится взять на себя ответственность и вначале даже снял с них штаны, оставив в одном белье. Они измучились совсем. Зачерствели мы совсем. Да хоть бы гнет в Галиции, где все в обществе закрыты и припечатаны.

Добавление (моя) Записка в Земгор о снабж[ении] воен[ных] госпиталей.

1) Русских раненых выпускают раздетыми из госпиталей № 6 (Крутицкие казармы) и № 10 (Яузский бульвар, Серебрениковский переулок). При этом в № 6 вещи прислать можно только на имя старшей сестры и неофициально, а в № 10 на имя старшего врача д[окто]ра Фехнера.

2) Большой недостаток постельного и носильного белья (раненым совсем не дают казенного в госпитале № 15, кроме исключительно тяжелых случаев) в военных госпиталях № 19 (Бутырский) и № 15 (в Николаевских казармах). При этом в № 15 посылать прямо абсолютно невозможно, а передать можно только частным образом через сестру милосердия Елену Вас[ильевну] Чаянову, дочь В. Григорьева.

В № 19 (Бутырский) можно послать прямо на имя старшего врача Малютина.

3) Бригадный командир Суздальского полка генерал Голицынский прислал сюда своего казначея с письмом жене с просьбой раздобыть для солдат одежд – они босы и без теплого. Его полк шел в первой линии до Инстербурга, потом отступал, а теперь опять его двинули вперед. Солдаты мерзнут ужасно. Здесь обратились в Красный Крест – отказал; к Елизавете Федоровне – отказала. Не знают, куда обратиться. Казначей едет через неделю обратно и мог бы все забрать с собой.

Петербург

26–28 февраля 1917 года

Карандашные заметки на листках блокнота С. П. Мельгунова