Дневник. 1918-1924

Вожусь с «Курицей». Днем у меня студийцы вместе с Морозовым. Кончили разбор «Женщины-дьявола». Забавляю их затем книгами и Лелиными «головами». Много смеху. В совершенном умилении от моих иллюстраций пташек, востроносых, с глазами вороны Митя Шифман. Была и Ратнер. Она умная и культурнее других (значительно старше), но уж больно неказистая. Всей компанией заходим к Коке, к которому у них с прошлого лета своего рода обожание. Во время репетиции является Крейтор, но принимает его Акица, направившая его к Добычиной, предупредив его, однако, что мы не расстанемся с вещами иначе как за полнуювыплату. Он сказал, что пойдет к ней. Мне очень неловко, что в эту пору водим его за нос (с ним это всегда так было), но я ему не верю, я его как-то даже побаиваюсь, а при личных свиданиях он всегда меня «обсахаривает» своим «славным» тоном, душой нараспашку. Акице он сказал, что уезжает за границу навсегда, что здесь больше делать нечего. ( Общее мнение, что он будет приезжать набирать художественного товару, да разве найдется на такой товар сбыт?) Кстати, я был прав, истолковывая перемену в тоне Эльконена его валютным разочарованием. Он так и брякнул об этом Добычиной: мы-де с вами как попались! Думаю, что помещаем деньги, а ведь за границей даже Сомова никто не хочет. И за это она на него раскричалась, назвала «меценатом всмятку» и выгнала вон. Сейчас Эльконен занят снаряжением (по поручению Рене и ее отца) Феди Нотгафта в путь, на предмет — ай-ай-ай — личных объяснений. Федя сам не свой, удручен, сконфужен, но уже влюбленный (целыми днями пропадает на Потемкинской и уже исполняет там все обязанности кухарки), все же делает вид, что собирается ехать. Наши дамы считают, что если он поедет, то Таси ему больше не видать.

После обеда пришли Тройницкие (они водворяют сегодня нам оконченный — очень неудачный — портрет Марфы Андреевны, писанный Зиной). Сергей Н. продолжает интриговать, что ему делать с ликвидацией Юсуповского дворца, полагает, в его отсутствие все растащат (там сейчас заведывает необычайно невежественный человек, архитектор Попов — ставленник осла Удаленкова). Я сопротивлялся ликвидации, так как слишком жаль самого здания, да и куда нам все тамошнее поместить?

По словам Таси, Тройницкий на днях был в Юсуповском для того, чтобы выбрать то, что Эрмитаж мог бы взять для себя (ценой таких жертв Ерыкалов и Философов обещают устроить раскрепощение остального имущества). Он наметил Руанского старика, античную мелочь, кое-какие деревянные скульптуры. Характерно, что, рассказывая об этом, Тася не горюет о таких утратах, а скорее ее тон выражает счастье, что ей хоть что-то оставят! Вот как раскачаны наши владельческие инстинкты. Впрочем, внучке Третьякова и не приличествует другая психология.

К чаю братья Альбер и Леонтий, Кока с Марочкой и с двумя товарищами — новым Сильвенским и Борей Пастинским. Устинов устроил из заграницы визу для стариков и для двух дочерей, но поедет лишь одна Марья Александровна, причем ей придется ехать для свидания с Олей и Надей в ненавистную по-прежнему (пока еще больше прежнего) Германию, так как Олю не пускают в Финляндию, где по первоначальному плану должно было состояться свидание матери с дочерью.

На днях в «Правде» статейка, подписанная А.Пиотровским, «Провал сезона», несомненноинспирированная Хохловым, негодование по поводу мещанской пошлости «Грелки». О, схоластика новейшего ультраэстетического образца! О, ненавистная мертвечина мейерхольдовщины!

Понедельник, 2 июля

Чудесный, не слишком жаркий день. Подчищаю «Черную курицу». Домашние и гости хвалят эту серию. Мне она кажется невозможной. И по выдумке (ничего того, чем я задавался, не выражено), и особенно по технике, беспомощной, пестрой, даже местами дилетантской. Особенно похваливает Юрий, как раз тоже кончающий свои иллюстрации к Гауфу (которые, может быть, и не пойдут, так как, по слухам, Госиздат усомнился в полезности «для пролетариата» и для воспитания в духе коммунизма этих произведений).