Дневник. 1918-1924

Добычина спровоцировала меня на такое обращение Мессингу с просьбой в том, чтобы в исполкоме он заступился за Юсуповскую галерею в случае, если бы Москва стала ее требовать себе, на что он, улыбаясь, ответил: «У Питера (sic!) вообще нет склонности что-либо давать Москве». Сама же Добычина к концу аудиенции припасла длинный список «дамских» дел, оказавшихся все просьбами о выдаче заграничных паспортов: какому-то старику Вонлярскому, старухе Вольф, уже ездившей в прошлом году, и др. Была упомянута и Киса Воронова, которую власти отсылают к мужу, в ссылку. При ее имени я заметил, что Мессинг вскинул на меня быстрый испытующий взгляд. В просьбе же Добычиной разрешить детям Вороновой приехать к бабушке (О.А.Мейснер) в Финляндию он решительно отказал. В конце она еще ходатайствовала о сыновьях генерала Козловского, которых исключили как нежелательный социальный элемент из всех вузов. Она же давно о них печется, а третьего дня все трое приходили к ней и прямо заявили: пусть нас уже тогда лучше расстреляют! Мессинг что-то себе на блокноте записал и обещал с кем-то переговорить. Вообще я убедился, что это вовсе не легенда, что он слушает Добычину, как будто ей верит. При прощании она пригласила его к себе в пятницу (вместе с другим бритым чекистом в черной тужурке, с которым она меня познакомила в приемной. С этим она свела знакомство, когда он приходил к ней год назад, с обыском), тут же в шутку (среди разговора она ныла, что сидит без денег и даже готова просить рубль на извозчика) он ей сунул два полтинника, которые она преспокойно прикарманила!

Из других событий за эти полторы недели наиболее интересным представляются еще наши два заседания в Юсуповском дворце. Первое происходило в кабинете молодого Феликса. Меня выбрали председателем. После короткого обмена мнениями, перед которым была принята программа наших обсуждений, выработанная Исаковым (на это он способен, вообще же до сих пор держит себя прилично и с «сочувствием»), мы обошли весь дворец (это было в прошлую субботу, 28 июня). На втором (присутствовал и Удаленков) обсуждались мои предложения, и как будто все приняты. Хотя и были возражения Приселкова, видимо, испугавшегося чрезмерного расширения сферы своего попечения (он считает, что бытовой отдел явится возглавляющим). Весь бельэтаж и «распутинские комнаты» являются музеем, «идея» которого — сохранить рампу — сценарий жизни сословия аристократии, почти тягавшейся с царским дворцом. Но в удовлетворении Москвы изымаются из галереи шестьдесят — сто картин, отнюдь, однако, не трогая те, которые важны как дополнения к эрмитажным собраниям. Первые могут быть заменены из Юсуповых же запасов, вторые пока остаются на своих местах, но могут быть в любой своевременный момент взяты в Эрмитаж. Мебель и уборы остаются на местах и расставляются согласно акварели 1860-х годов Ухтомского. Об эксплуатации театра речь будет отдельно. Ерыкалов скорее склоняется к тому, что это невозможно. Все остальные помещения дворца отойдут под склады и экспозиционные залы музейного фонда. Такой ценой авось удастся уберечь дворец еще годика два, а там, может быть, изменятся экономические условия и его охрана станет на более прочные основания.

Удаленков, только что вернувшийся из Москвы, привез сенсационные известия — будто бы на наши музейные нужды ассигновано 3,5 миллиона. Это находится в связи с принятым уже решением — сделать из Петербурга столицу РСФСР с переездом сюда всех соответствующих ведомств, так как Москва остается столицей СССР. Уже Эфросы и Романовы в шутку говорят, что они переселятся теперь сюда.