Дневник. 1918-1924

В моих расстроенных чувствах единственным утешением и развлечением сейчас является возня в Эрмитаже. Я всегда любил такие «титанические задачи», а сейчас без них просто бы скис. Как раз сегодня у меня явился новый план — начать выставку итальянцев со стороны подъезда Ее Величества. Таким образом мы получили бы семь зал, из коих первая, не очень большая, была б отдана примитивам (при необходимости можно было б достать застрявшие в Русском музее ретабли из Лихачевского собрания), а последняя — «Тистолам» из Штиглица, если еще не вставлены на место. В среднем же, большом зале были б размещены Маньяско и мастера XVII века. Хочу непременно водрузить и гигантский картон Джулио Романо. Но когда мы поспеем! Тройницкий обнадеживает, но ставит условие, чтоб были изданы листовки обо всем. «Печатное слово» было у него до сих пор главным козырем, и на нем он всегда очень настаивает. Энергично взялся за дело развески итальянцев И.И.Жарновский, но у меня идет с ним спор из-за Лондонио. Присущая этой картине нота XIX века, делающая ее особенно интересной для эстетически непредубежденного глаза, коробит наших эстетов (в глубине души неисправимых провинциалов).

Дома не застал уже больше назначенных к 4 часам студийцев, так как Акица с Мотей по недоразумению их спровадили. У нас Петр Соколов, собирающийся к нам принести на хранение — ввиду слухов о смерти Таманова и возможности наложения руки властями и на его наследство — архив идиотских словопрений его Академии 1917–1918 годов. Я его сдам Нерадовскому. Надо же его убрать, потому что в нем фиксированы многие речи, которые могли бы скомпрометировать разных потешных людей.

Наши балетоманы потрясены известием, что они сократили Данилова, говорят, по распоряжению исполкома, по навету «чекистов» Спесивцева и Семенова. Впрочем, и эта пара переведена на разовые, так же как и Виль, и Романова, да и сам И.П.Ершов. Вовсе отчислена в отставку масса лиц, и среди них — ряд совершенно беспомощных бедняков. Остальных собираются связать трехгодовым контрактом — еще свидетельство полнейшей нищеты.

Впрочем, и я попал под эту меру — получил извещение, что мы, члены Совета, отныне будем получать не жалованье, а по заседаниям (коих двадцать, тридцать, вероятно).

Вчера, говорят, появилось в газетах извещение, что я уезжаю за границу и цель моя — ставить постановки у Дягилева. Кто это удружил? Все наши сразу указали на Хохлова.

Приходил разыскиваемый Михаила Аргутона. Он до слез тронут памятью «князя» (странно слышать в устах этого матроса это слово и слово «графиня») и с радостью поехал бы к нему. Но как это устроить?

Кончил читать весьма странный исторический роман Бальзака «Философские этюды» — о Екатерине де Медичи, являющийся апологией ее политической мудрости и попутно магией. Роман относится к 1735 году (последняя глава, в которой изображен великосветский обед 1735 года с Маратом и Робеспьером среди приглашенных, помечена 1823 г.) и мог в смысле склонности к независимости, граничащей зачастую с парадоксом, послужить прототипом Толстому. Та же смесь исторической документальности, изложенной в тоне научного трактата с вымыслом (иногда очень остроумным и тонким), переходящим зачастую в совершенную свободу в духе Скотта или даже Дюма. Крайне небрежная техника или почти отсутствие стилистической, чисто литературной правки, но это не мешает существу. Во всяком случае на меня книга произвела очень сильное впечатление, хотя я и не уверовал в тезис, что Екатерина была великой государыней.

Пятница, 29 июня

Приятная погода. В час пропускаем несколько срочных дел на галерейном совещании. Снова надоедливый вопрос о доставлении вещей из загородных дворцов.

С Лещей Келлером и Федей Нотгафтом, растерянным (от пылающей страсти), заходим в Общество поощрения. Увы моему безденежью! Платеровского Тьеполо купил за 7 млрд. (70 руб.) Чекато. И сейчас продается альбом (почти пустой), поднесенный моим отцом какому-то Розенбергу в 1846 году, в котором имеются работы папаши: акварельный шуточный титул, сепия, изображающая улицу в Комо, и акварельный эскиз той декорации, несколько вариантов которой имеется в наших собраниях.

Захожу с Лещей на Мойку, 72, дабы взглянуть на продающуюся там с аукциона картину «Изгнание из храма» Луки Джордано. Считаю нужным наложить на него наше эрмитажное вето, так же и на изображение какого-то святого воина, в котором я узнал работу Сурбарана.

Встретил там тушу Богданова. Он совсем приуныл, не выпустили за границу его жену. Встречаю и Крейтора. У него уже выправлен заграничный паспорт, и он на днях едет для устройства выставок. Снова пристал ко мне. Я уклонялся, пока он мне не пообещал заплатить половину вперед. Пригласил его на завтра (надо будет получить «Версаль» от Добычиной), но уже мучаюсь, как бы этот хитрейший человек меня не провел.