Дневник. 1929-1969. Т. 2

Твардовский, привезший С-на, спросил: Скажите, пожалуйста, не думаете ли вы, чтó ваш «Раковый корпус» будет напечатан за границей.

Солж. Весьма вероятно. По моим сведениям, существует не меньше 500 машинописных копий этой вещи; нельзя надеяться, что ни одна из этих копий не попадет за границу.

— Что же нам делать?— в отчаянии спросили судьи у подсудимого.

— Остается одно,— сказал Твардовский,— печатать «Рак. корпус» в «Новом Мире».

Заговорили о клевете на Солж., будто он дезертир, будто он был в немецком плену чуть ли не полицаем и т. д. Великодушно обещали ему защитить его доброе имя.

Он чувствует себя победителем. И утверждает, что вообще государство в ближ. будущем пойдет на уступки. «Теперь я могу быть уверен, что по крайней мере в ближайшие три месяца меня не убьют из-за угла».

Походка у него уверенная, он источает из себя радость. <...>

15 авг. 67. <...> Лидочке лучше; ей нужна клиника, где она быстро поправилась бы, но из-за ее нервного заболевания ей нужна отдельная палата, и чтобы не было шума в коридоре. Единственная клиника, где ее могли бы вылечить — та якобы инфекционная, где лечился я, но туда ее вряд ли примут, из-за ее письма к Шолохову и из-за ее «Софии Петровны», выходящей в Англии.— В 3-м номере «Прометея» ее статья о детстве и юности Герцена — очень талантливая, но неоконченная, так как ей скучно заниматься такой нетворческой работой при наличии «Былого и дум». <...>

Сегодня 15-го авг. <...> Сима сообщил, что вчера по ВВС сообщили о Лидиной книге, вышедшей в Англии. Интересно бы узнать, кто переправил ее рукопись через границу. <...>

Какая мутная, претенциозная чушь набоковское «Приглашение на казнь». Я прочитал 40 страничек и бросил. <...>

21 августа. <...> Сейчас от меня ушел Роман Якобсон, которого Маяковский назвал в стихах Ромка. Оказывается, Эрнест Симоне перевел это слово как рюмка (по словам Р. Як.).

Здесь в СССР печатается его книга в переводе на русский язык, и он говорит, что перевод блистателен, что в СССР сейчас великие лингвисты — у них тонкое понимание, большое научное воображение — напр., Кома Иванов. «В январе его мы в америк. лингвистическом О-ве выберем почетным членом».

Сам он бодр, дружествен, полон электричества.

Сегодня Коме 38 лет — день рождения — Якобсон приехал к нему на праздник.

Очень взволновала меня встреча с ним, с нашей молодостью, и сразу вся хворь прошла. <...>

24 авг. Четверг. Была чудесная Аня, только что напечатавшая в «Юности» очень любопытный рассказ о себе⁶. Митя помог мне рассортировать материал для VI тома и прочитал мне вслух замечательный рассказ Грековой «На испытаниях». Была Таничка. Был Сима Дрейден.

Всех я любил прощальной любовью. Работал над реставрацией «Ив. Бунина».

Статья Рассадина обо мне в 7 кн. «Нового Мира». Я и не подозревал, что я такой симпатичный. Он делает меня крупнее, чем я есть. <...>

12 сентября. Вчера была Лидочка, очень похудевшая. <...> Увлеченно говорила о составленных ею комментариях к стихотворениям Ахматовой.— Я уверен, что эти комментарии превосходны. Прочитала новое издание моих «Современников». Одобряет: «Житкова», «Чехова», «Леонида Андреева», «Куприна». А статью об Анне Ахматовой считает ниже других. Особенно мемуарная часть жидковата. Это ощущаю и я сам. <...>

17 сент. <...> Ожидал вчера Артура Миллера и Олю Карлайль, не приехали. Вожусь со статьей об Ахматовой — для Ленгиза. Делаю вставки, многие из которых подсказаны мне Лидой.

Когда вышла моя статья «Читая Ахматову», Ахматова прислала мне письмо, которое куда-то пропало вместе с другой Ахматовианой.

Бунин в своей беллетристике мастер деталей, для которых у него порой нет никакого стержня.

Здесь в Доме Творчества Новелла Матвеева. Я ее назвал «уходящая». Встречаясь со мною, она весело идет мне навстречу, но после 2-х минут разговора убегает. Недавно мы сидели большой компанией в саду — я рассказывал какую-то историю. Она послушала минут десять, но не выдержала и убежала: «Не могу,— объяснила она,— очень уж вы интересно рассказываете». Подарила мне книжку последних стихов. <...>

Письмо о том, что жива Елена Киселева, дочь составителя учебников алгебры и геометрии,— ученица Репина,— с которой у меня был бурный (и короткий) роман в 1915 году. Помню, как волновал меня ее красный зонтик, с котор. она выходила на пляж⁷. Теперь ей лет 90,— и пусть бы она вышла с ним на пляж!

Память моя с каждым часом слабеет. Вчера я дошел до того, что никак не мог вспомнить, откуда эти строки у Пушкина:

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона.

Читаю Артура Миллера — очень умелый писатель. Здесь Ибсен, Чехов — и самая бурная фабула. <...>

23 сент. Суббота. Был Солженицын. Вчера он 5 часов находился под судом и следствием Секретариата Союза Писателей — где его допрашивали с пристрастием Федин, Сурков, Воронков и др. <...>