Дневник 1939-1945

Возможно, что Московия обретет большую мощь в этом отторжении от нее всех этих присоединенных территорий, выдвинутых на Запад: Прибалтики, Белоруссии, Польши, Ингрии, Карелии, Подолья, Волыни, Галиции, Украины, Крыма.

Тем самым мы вернулись к России времен Ивана Грозного: полностью континентальной, без выхода к морям.

- Мне предлагают служить в аппарате правительства Виши (и отвечать за надзор над литературой!) Но могу ли я служить правительству Виши, такому консервативному, такому реакционному?

С другой стороны, у меня нет ни малейшего желания присоединяться к этим псевдолевым из Парижа.

Останусь ли я французом, подвешенным в воздухе? Как и многие другие. Я служу Франции как индивид, в рамках чисто индивидуальной ситуации.

На меня косо смотрят и голлисты, и аттантисты, и большинство коллабрационистов. Вечная история литератора, когда у него есть способ быть независимым.

22 сентября

Я уже достаточно близко подошел к политике через ее деятелей и начал страдать от чрезмерного удаления от дел, начал бояться своей неосведомленности. Я уже не могу рассуждать об этой прекрасной наивности эпохи Дорио, той наивности, которая знала о своем существовании, которая опасалась собственной глупости, которая знала, что ею пользуются.

Что мне известно о реальном положении вещей? Слишком мало; да и в этом нет уверенности, ибо такие секреты не являются двойниками того, что видишь, и того, о чем догадываешься.

Этой зимой, например, я ничего не знал о нападении на Россию и отрицал это. Но возможно, что о нем приняли решение довольно поздно, когда у меня появилось об этом предчувствие и когда я об этом прослышал.

- Какая скука быть директором журнала. И до какой степени это противоречит моей беспечности и тому, как мне не нравятся большие скопления людей, особенно когда они писатели. И какое это признание в своей слабости как писателя? Неужели же мне больше нечем заняться? Неужели мои произведения так мало меня торопят? Но у меня мания ответственности. И главное: это должно было произойти.

Литературная деятельность - это наименьшее из зол во Франции.

Из-за этого я обязан по несколько часов в неделю общаться с большим числом людей второстепенных, и я вынужден читать то, что они пишут, а это еще хуже. Редких людей с талантом я вовсе не встречаю.

Я трачу на эту работу много времени и в то же время не привношу в эту работу1 того усердия, которое создаст нечто хорошее на фоне общего упадка. За исключением нескольких страниц из Монтерлана я вовсе ничего стоящего не опубликовал.

Мальро сказал мне это: "Вы были неправы, в такое время хороший журнал невозможно выпускать". Ему надо было бы сказать: "Больше уже никогда это не получится".

Молодые кажутся мне посредственными, совершенно не знающими грамматики, не зная, естественно, языка. В то же время в поэзии все же что-то еще осталось, это эхо великого символизма. Душа Рембо продолжает вибрировать бесконечно во французской Душе.

1 Здесь подразумевается журнал "НРФ".

Я скучаю, нет, я под воздействием скуки, чего со мной не случалось со времен глупого томления юношеских лет, когда не знаешь, что в мире не счесть разных вещей.

Может быть, на должности министра в Виши я бы увлекся минут на пять. Политика во Франции уже никогда не будет увлекательной. Может быть, быть министром Германии - нечто другое, либо даже в Англии.

Мне бы хотелось написать пьесу о святом Людовике. "Прерванный дневник"1 кажется мне неглубоким.

23 сентября

Французы неспособны на патриотизм великодушный, творческий, наступательный, но они еще способны на патриотизм пассивный, как у итальянцев XVIII века до прихода австрийцев.

Некий патриотизм насмешек, остроумных словечек, мелких заговоров - мертвый патриотизм.

26 сентября

Я гляжу на себя взглядом, который лишь слегка заинтересован, это конец жизни. У меня уже так давно это ощущение конца, однако всё пока тянется. Я вижу, как в моем характере повторяются его привычные черты, но они не имеют никаких последствий. У меня еще случаются иногда небольшие приступы застенчивости, которые не что иное, как проявление старой привычки, меня иногда посещает некая

1 Речь идет, возможно, о посмертном тексте "Дневника деликатного человека" (в сборнике "Неприятные истории", изд-во "Галлимар", 1963).

древняя тень мании преследования, я еще иногда не пропускаю случая похандрить, опасаться худшего и т. д.; но все это уже не имеет никакого значения. Я хорошо знаю, что это уже не отсрочит моего движения вперед. И это движение могло бы развиваться все скорее, если бы не оставалось еще столько лени, чтобы удерживать его.

Но куда направлено это движение? Еще никогда я так мало не беспокоился о создании литературных произведений; что касается политики, то здесь я пропускаю возможности. И в то же время мне кажется, что моя туманная идея разрастается и упорядочивается одновременно с тем, как растет звезда моего сознания, моего интеллекта, она светит и для других, и для меня.