Дневник 1939-1945

3 "Дао дэ цзинп - китайский трактат, излагающий доктрину Даосизма; его авторство приписывается Лаоцзы (VI-V в. до н. э.).

4 Аионисий Ареопагит - афинянин, обращенный в христианст-во апостолом Павлом; ему долго приписывались произведения анонима, жившего в V-VI в., так называемого Псевдодионисия, отмененные сильным влиянием неоплатонизма.

это практически полное повторение гнозы, из той же самой бочки. Мифология, разумеется, диалектц. ческая, но куда более мелочно-подробная и прямоли-нейная. И уж слишком материальный и чувственный угол зрения. Особенно поражает она той литератур, ной отточенностью, какой блистает Библия. Евреи вообще куда в большей степени литераторы, нежели философы. Они медленно и очень неравномерно усваивали философию ариев. В сущности, в мире существует лишь арийская мысль, которая распространилась, с одной стороны, до Китая, а с другой - через греков, александрийцев, кельтов, германцев - вошла в глубинные основы Запада и в их еврейское отражение.

В любом случае, внутренняя моя жизнь полностью перевернулась, обновилась, углубилась благодаря открытию эзотерической традиции, которое я потихоньку совершал в последние несколько лет. Да, я верю в это. Верю, что за всеми великими религиями существует тайная глубинная религия, которая связывает их все между собой и является единственным выражением Человека Единого и повсюду того же самого. Мое постижение заходит не слишком далеко по причине бесплодности моей натуры и моей не особенно сильной настойчивости в поисках тех, кто мог бы устно изложить мне ее, но даже того немногого, к чему я прикоснулся, достаточно, чтобы во мне родилось доверие, пришло чудесное озарение. Как после всего этого я еще способен интересоваться политикой? Да потому что не могу избавиться от этой мании, потому что не препятствую этому автоматизму, потому что пытаюсь уклониться из боязни сосредоточения и его чудотворного воздействия, потому что я всегда бежал счастья, ну и из-за физической нечистоты.

И еще: я всегда испытывал определенное недоверие к людям, даже если не питал его к доктрине. Боюсь шарлатанов, боюсь попасть в узы духовного подчинения, которые удерживали бы меня крепче, чем узы ма-

териальные. Во мне живет ярый индивидуалист, боящийся традиции, как он всегда боялся и бежал церкви, масонства, политических партий, хотя и поддавался им.

Докуда я дойду, если в ближайшие месяцы не покончу с собой или если меня не убьют? Быть может, я умру за видимость веры в достоинство политики, которой давно уже не разделяю. Но, без сомнений, это путь испытаний, который я искал с минимальным участием духовного инстинкта. За непомерность интеллектуальных притязаний я заплачу примерной казнью. Но в таком случае смерть отбросит меня на низший уровень на путях моей вечной жизни.

Азиатские религии уводят от христианства и определенным образом возвращают к нему, так как позволяют привнести в него максимум света и выявить все то, что ушло из него.

28 января

Все, что произойдет, я нахожу превосходным и поучительным для себя. Уже в течение нескольких лет я становился все более и более равнодушен к политике, и не только к самой деятельности, но и к политическим) умозрениям. И, однако, в то время как средоточием своего существа я все больше погружался в постижение метафизики и метафизическую (в том смысле, какое придает этому слову Генон) медитацию, политические тревоги продолжали проявлять себя в моей жизни как нечто внешнее, постороннее. Однако проявление это имело четко выраженный характер, тем паче что для меня оно выражалось всего лишь в безразличии к условиям моего существования. И все-таки это было еще не вполне безразличие, тут присутствовал и привкус риска. Я искал в физической опасности, что сулила мне практическая позиция, некую кару или искупление за ту духовную опасность, в ко-т°рую она меня ввергала.

и тут получается такой вот крут. Физическая опасность в конечном счете вырастает в опасность духовную, потому что смерть, на которую обрекут меня мои политические враги, прервет мою духовную революцию, прежде чем она достигнет решающей точки.

И в то же время истина в том, что физическая опасность открыла мне глаза на присутствие смерти куда отчетливей, чем все мои болезни, моя душа и усталость от жизни в этом веке. И это ускорило мою духовную революцию. В конце концов добро и зло почти что уравновешиваются в той двусмысленности, какая является фактом условий любого человеческого существования, тем более что условия эти инте-риоризирутотся.

- У меня желание покончить с собой. И я спрашиваю себя, а вдруг в последний момент поступок этот представится мне противоречащим моей внутренней революции, и я предпочту казнь, хотя мне она кажется нелепой и бессмысленной, так как вынудит прожить последние мгновения как бы представляющим политическую позицию, которая уже не соответствует ничему реальному, что есть во мне.