Дневник 1939-1945

Кора Каэтани была красива, но немножко малокровная и худая. Сюзанна де Вибре - хорошенькая *ожанка с вульгарным ложно-римским лицом, довольно скверно сложенная, не слишком холеная.

Всю жизнь я тщетно пытался бороться со своей склонностью к интернационализму, но лучше бы я позволил ей вспыхнуть, объявив себя борцом за интернационализм. Я бы завоевал себе позицию, гораздо откровенней и продуктивней изолированную, гораздо более высокую и куда четче выделенную. Яркость моего искусства, сила водействия моей мысли от этого куда бы как выиграли. Но я слишком чувствителен к помехам и слишком покорно подчинялся все новым и новым рецидивам национализма вокруг себя. Я поддерживал всевозможные перепевы французского, немецкого национализма. Кто извлечет из этого пользу? Великолепный спекулянт, каковым является русский империализм.

А еще я мог бы быть коммунистом и, вне всяких сомнений, должен был бы им стать. Но я подчинился таящимся во мне запретам одряхлевшей буржуазии, а то и одряхлевшей аристократии. Я, рожденный слишком рано в слишком одряхлевшем мире. И если бы я вырвался из своего класса, это все равно было бы лишь притворством. Мне не улыбается следовать всем этим Мирабо, Лафайетам, Талейранам и прочая. Какое затаенное противоборство с самими собой происходило в них! Нет, отважный и робкий, возбудимый и флегматичный, я вынужден был формировать свой облик в той переходной среде, какой был фашизм, и должен погибнуть вместе с этим промежуточным миром. Именно в нем я мог бы сохранить наивысшую верность тем противоречивым реальностям, что живут во мне.

И все это дополняется оккультизмом, находящимся на полпути между философией и религией. Но разве большинство писателей не вступали, причем с уд0-вольствием, и не формировались в этих пограничных зонах? Руссо, Достоевский, Ницше, Толстой - всем им присущи противоположности. Будь у меня сила, я выстроил бы на этом произведение, внутренне стократ более драматическое.

В любом случае я с радостью приветствую пришествие русских и коммунизма. Оно будет жестоко, жестоко разрушительно, непереносимо для нашего поколения, которое все погибнет медленной или мгновенной смертью, но уж лучше это, чем возврат старого, возврат англосаксонского хлама, возрождение буржуазии, подновление демократии. - Евреи терпимы только в коммунизме, там они высвечены до конца, сведены до сущности их воли к власти и потому обречены на неизбежную метаморфозу.

19 апреля

Определенно высадка произойдет, никто уже в этом не сомневается. Даже голлисты, которые в нее не верили. Но ожидание притупилось, и это уже не вызывает волнения. К тому же люди больше заняты синдромами: бомбардировками, эвакуацией и т.п. ...Высадка уже происходит. Поначалу доминируют впечатления людей, страдающих от бомбардировок, но потом они становятся привычными. А потом начнутся трудности с продуктами и судороги гражданской войны в дополнение к судорогам войны регулярной. И практически никто не будет думать о соборах, замках, дворцах. На меня же пробоина в Руанском соборе произвела гораздо большее впечатление, чем семьсот погибших. Но ведь все эти соборы были отреставрированы, они подделка. Так что будет даже лучше, если камень станет прахом, так же как плоть.

Моя трагедия в том, что в эпоху, когда каждый прячет свою интернационалистскую идеологию под национализмом, я в гораздо большей степени интернационалист, чем националист. Нормандия или Европа интересуют меня куда больше, чем Франция: профессиональная деформация историка, так как первоначальные или завершающие мифы так же непрочны как переходные. А я давно уже устал от националистического переливания из пустого в порожнее, от односторонности; это французское, немецкое, а это нет. Хватит.

Но все это только повод для моей полной отстраненности. Человек устал от человека, утверждает Ницше, говоря об европейском нигилизме.

Думаю, высадка будет делом чрезвычайно труд, ным, но уверен, что рано или поздно немцы будут опрокинуты, разгромлены. Да, Наполеон мог бы выиграть сражение при Ватерлоо, но неизбежно проиграл бы кампанию 1815 или 1816 г.

Неизбежность моего пессимизма: я вечно примыкаю к тому, что обречено на проигрыш. Или же я пессимист, так как примыкаю к тому, что обречено на проигрыш. Но первое больше соответствует моей философии.

Более же всего меня злит в моем поведении то, что я сохранил ощущение греха, остаюсь мазохистом. Я все время извиняюсь за то, что я - это я. Меня не удивляют и не возмущают массовые убийства, скорей уж лицемерие тех, кто их устраивает.

Я отказался от семьи, чтобы не слышать рядом бурчание посредственности, но я слышу свою кухарку, привратницу, жителей нашего квартала, которые говорят очень громко.

Меня убьют коммунисты, но я предпочитаю, чтобы убили меня они, а не эти болваны голлисты. Однако я верю в коммунизм и слишком поздно отдал себе отчет в беспомощности фашизма. Впрочем, фашизм я ведь воспринимал всего лишь как этап на пути к коммунизму. Но для меня невозможно на деле стать коммунистом, моя буржуазная сущность противится этому.