Дневник 1939-1945

- В другой раз ужинал с еврейками-полукровками. Это отродье всегда возвращается в исходную позицию. После ужина они уговаривают меня присоединиться к евреям. Таким, что хуже некуда, к этим умникам-тугодумам. Типа Блока, Пруста. При этом окопавшимся в тылу, несмотря на вполне призывной возраст, и рассуждающим о войне сверх всякой меры. Я пытаюсь их разубедить, отчего те страшно возмущаются. Как только начинаешь им перечить, они сразу думают или прямо так и заявляют, что их преследуют.

Снова подумал о книге о евреях, которую давно хотел бы написать, взяв за основу всю историческую и психологическую подоплеку и перемешав с анекдотами, воспоминаниями, характерными чертами. Все бы, наконец, увидели умного антисемита, лучшего друга евреев.

Прежде всего я испытываю к ним физическое отвращение. Конечно. Потом я нахожу их не очень умными, не очень глубокими. И совсем неартистичными. Лишенными вкуса, чувства меры.

О, это чувство меры. Эта их манера никогда не чувствовать того, что они заставляют чувствовать нас самих.

Во-первых, они не знают, что они самозванцы, что никогда ни один народ (кроме цыган) не позволил себе вот так прийти и обосноваться у другого народа.

Ибо они начали эмигрировать без особой на то необходимости. Ассирийские изгнания, возможно, введя их во вкус. Но никто их не принуждал в самом начале диаспоры (ср.: Гиньбер).

Это чудовищное самодовольство. Их взгляды - нечто непреложное. Государственный строй, из которого они извлекают пользу, всегда хорош. Здесь - либерализм. Там - социализм. Как бы им хотелось быть нацистами и отдать Европу Германии.

Кроме того, необычайная наивность Банда. Последний сдает их палачу. Но во Франции нет палача, разве что для самых старых французов. И это правильно, ибо все они маразматики.

- В очередной раз демократии ждут решений Сталина, Гитлера, Муссолини. Сформируют ли они триумвират? Мы переживаем период начала имперской эпохи в Риме.

- Когда я снова увижу хоть какую-нибудь живопись? Как мне будет ее недоставать. Я хотел бы быть художником. Самое эфемерное, самое бесполезное искусство. Когда расписываешь стены, время летит еще быстрее, чем когда ты со стеной говоришь.

- Что будет со мной и с Белукией? Как она будет выносить мое воздержание во всем? Она меня, конечно, нежно любит. Она окунулась с головой в работу, чтобы ничего этого не видеть, ни отправки своего сына, ни того, что стареет. Милая, как я хотел бы помочь ей преобразиться во времени, проникнуться Духом перемен.

- Патриотизм вспыхивает во мне, как привычная Реакция на некоторые речи, некоторые перспективы. Но нет больше никакого энтузиазма.

Как любить эту Францию, которая думает то, что я Ненавижу.

Обед у Корто. Присутствующий: Мондор. Корто сетует на безотрадность сложившейся обстановки. Мондор кажется развязнее, чем обычно - больше иронизирует, нежели рассуждает.

Отваживаемся завести разговор о евреях. Как и большая часть французской элиты, мы к ним питаем отвращение, но не решаемся обрушиться с критикой. Корто говорит, что в одной комиссии Министерства внутренних дел их пятеро на семь членов. "И так везде и всюду, - заключает Мондор, - в комитете по цензуре сидит Гомбо. На посылках - Ж.-П. Омон, то бишь Саломон..." В окружении Жироду я вижу Мо-руа, де Тарда, имеющего прямое отношение к банку Лазар и многих других.

В верхах начинают опасаться массового предательства немецких евреев-беженцев. В Министерстве внутренних дел полагают, что 90% вызывают подозрение.

Ужасно видеть, как французы у себя дома боятся говорить между собой об этих самозванцах. Многие втайне желают победы Гитлеру, который их от них избавит. Расчет подлеца. Довериться гангстеру, чтобы защитить себя от другого гангстера.

Мондор замечает, что ни у одного еврея невозможно вырвать открытого и внятного осуждения Сталина и коммунистов!

Как можно думать, что М. Сарро уполномочен очистить Францию от коммунистов!

Корто считает, что нужно заключить настоящий мир. А для него, похоже, настоящий мир означает "простить" немцев, восстановить настоящее содрУ-жество наций!

Они неисправимы, безнадежны, продажны до мозга костей. Ни тени мужественности в этих умах.

И победа приведет к окончательному триумфу мер* зости. Евреи - хозяева Европы - не скрывая больШ^

своих мыслей (если действительно скрывали), беря все, обрекая на вечное молчание своих последних противников.

Если только подумать, что антисемитизм Гитлера стал вызывать сомнения. Он поступит, как римские императоры. Непостоянство арийцев!

(Как императоры IV века, христиане, обращались с евреями? А византийцы?)

8 октября

Писать романы мне не удалось, во-первых, из-за отсутствия творческого воображения персонажей и ситуаций. В сущности, я не испытываю постоянного интереса к людям и их приключениям. Я читаю очень мало романов. Я в гораздо большей степени идеолог, нежели фантазер. И я слишком ленив, чтобы без конца оживлять повествование.