Дневник 1956 года

Картина Ренаты — самая большая в комнате. Мы рассматриваем ее, сидя вокруг стола, в конце дня. На ней изображена ослепительно красивая обнаженная женщина, которая лежит рядом с сидящей пантерой. Голова пантеры и голова женщины — одного размера. Пантера воплощает собой самые темные силы ночи и может видеть в темноте. В женщине заключены вся ослепительность плоти и вся красота солнца. Они были Красавицей и Чудовищем после долгого брака, выписанные в спокойствии и одинаковой красоте. Но затем, когда сумерки сгустились, тело женщины засветилось фосфоресцирующим блеском животного, а пантера растворилась во мраке. Видны остались лишь глаза. Он поглотил зверя и превратил его в светящуюся плоть, но лишь зверь способен проникнуть в секреты алхимии.

Рената забыла об искусственности в искусстве и рассказывала об опыте, пережитом, пока она слушала музыку. Ее тело было сжато в столб. Наверху была фантастического вида антенна, которая пускала в воздух вращающиеся кругами лассо голубоватого электрического света, ловившие своими центрифугоподобными движениями другие волны — волны, испускаемые мозгом, которые искали контакта с иными вибрациями. Излучения мозга не только отображают температурные кривые на бумаге, но они тоже похожи на неоновый свет и искрятся как при коротком замыкании, согласно самым последним научным исследованиям.

Был ли сон Ренаты пророческим?

Марк мечтательно сказал:

— Я бы хотел, чтобы мне снились такие сны.

— И приснятся, — говорю я. — Это очень заразительно. Посмотрите на нашего друга, здесь присутствующего, который впервые вспомнил свой сон.

— Анаис, вы закончили свою «Солнечную лодку»?

— Пока нет.

Соседи доверяют мне своих детей всякий раз, когда уходят куда-то. Доверить своих детей сюрреалистке — эта мысль ободряет.

Иногда, признаюсь, путешествуя в подсознательном, я не нахожу никаких сокровищ. Есть моменты, когда я плыву по этому океану, в котором нет никакого света, никакой видимости, ни одной светящейся рыбки.

Точно так же опасно было добывать уголь, золото и нефть, и все же люди были готовы рисковать жизнью ради этого. Так и писатель осмеливается предпринимать опасные экспедиции, в которых он может потерять свою связь сначала с жизнью, а потом, возможно, и с разумом. Но он ищет сокровища другого рода. Все сокровища нашей натуры зарыты очень глубоко. Фрейд ошибочно предположил, что только все самое грязное, кошмары и извращенность, скрывается в глубине.

Я купила бумаги, отказалась заниматься домашними делами и поселилась в мире Дневника. Переписала 68-ой том. Была счастлива. Я находилась в мире сокровищ. Его еще предстоит издать. Рэнго, Фрэнсис Филд[7] (в то время Браун). Анализ с Мартой Джагер[8].

Делают ли этих людей такими интересными прожитые годы? Однажды я пообещала себе никогда не описывать того, во что не была влюблена. Не писать о том, что вызывает у меня отвращение. Я не сдержала обещание.

Энтузиазм Джима[9] побудил меня переписать и другие тетради Дневника. Я не смогла закончить «Солнечную лодку».

Сон: я разговаривала по телефону со своей матерью. Слышала, как говорю: «Мама». Но спустя некоторое время ее голос отдалился и замолк. Напрасно я звала ее. Потом я принялась ее искать. Оказывается, она уменьшилась в размерах. Стала такой маленькой-маленькой, как отощавшая кошка. От этого мне было ужасно грустно.

Когда кот Ренаты погиб от укуса змеи, я сказала ей то, что когда-то слышала от гаитян: «Радуйтесь, ибо это снимает проклятие с вашей семьи и дома. Говорят, что кошки отводят беду».

В Дневнике каждый месяц, как любой роман, имеет свое название. Когда я ухаживала за Пегги, это был месяц Флоренс Найтингейл[10]. А теперь это месяц Mea Culpa[11]. Я проанализировала все свои дружеские отношения и нашла свою вину во всех из них. Я всегда воюю с реальностью, даже с той, в которой живут мои друзья и возлюбленные, и упорно продолжаю приписывать им определенные роли в своих фантазиях, и в том, что они не всегда могут им соответствовать, — моя вина. Mea Culpa — тяжелый крест.

На складе Бэкинс, что находится на Хантингтон Драйв в Аркадии, хранятся три огромных металлических ящика с тетрадями Дневника. Как только я заканчиваю переписывать тетрадь, я убираю оригинал в ящик и посылаю машинописную копию Джиму.

Письмо Джима об умении организовывать было очень точным, и, занимаясь переписыванием, я все время думаю об этом. Мне нужно делать портреты более содержательными, более законченными. Каждый персонаж, вместе с которым я проживаю несколько дней, я вижу и в свете его существования как человека в Дневнике, и в свете сгущения или абстракции в романе. В Дневнике я ведома жизнью, а в романе — фантазией. С чего начинать?