Дневник 1956 года

Тави, мой коккер-спаниель, улегся в ногах моей кровати. Ему четырнадцать лет, что равно восьмидесяти лет человеческой жизни. Он оглох. Видит с трудом. Почти все время спит. Когда-то я верила, что мы состаримся вместе, а когда станем совсем дряхлыми, уйдем вместе, как это делают родители у эскимосов, и исчезнем. Но я не меняюсь. Встаю в семь утра, готовлю завтрак, занимаюсь домашними делами, иду по магазинам, на почту, отношу грязное белье господину Мойдодыру, готовлю обед, немного отдыхаю, а потом стучу до вечера на машинке.

Это заряжает меня энергией для работы над Дневником. Интересное развитие жизни Фрэнсис, которая с детства прошла через бедность, туберкулез и неудавшийся брак, к здоровью, счастливому замужеству, рождению ребенка, к бурной жизни и созданию прекрасных картин — вот что замечательно. Но тонкий нюанс, который мне хотелось бы обозначить, — это то, что тот тайный внутренний мир, который ее поддерживал, был скрыт и выражался в юности лишь через танец, скульптуру или в разговорах со мной. Этот мир был источником грез, которые она воплощает сегодня в своих картинах.

Раньше она изображала внешний мир как грубый и жестокий (каким он был в детских воспоминаниях); теперь она показывает свою чувственность, ранимость, свое утонченное видение плодов воображения; ее любят, ценят, ее картины продаются. Хотя она не получила психологической поддержки ни от Джагер, ни от Стаффа, которая была ей необходима, учитывая их ошибки, она разносторонне раскрылась благодаря своему собственному духу.

Состояние этого тайного мира перед тем, как он превращается в картину, — вот что я хотела бы описать, даже если внешне Фрэнсис проявляла твердость ума и способность к анализу, с которой она защищала свои фантазии и свою чувствительность.

Она признавала образы, которые я использую в своей прозе, но участвовала в дискуссии, в которой ее друзья ставили под сомнение «реальность» Стеллы[12] в силу ее символической абстрактности, отсутствия исторических рамок. В то же время именно она побудила меня опубликовать новеллы из сборника «Под стеклянным колпаком».

На несколько лет мы потеряли друг друга из вида: сначала она была в санатории, а потом уехала в Европу с каким-то скульптором, вышла замуж за Микаэля и родила ребенка. А я так часто уезжала из Нью-Йорка. Нас сблизила та я, которую она писала на своих полотнах и которая напоминала нам о наших долгих беседах о снах.

В мире, созданном Фрэнсис, преобладает освещение; это мир с центром гравитации, в котором сверкающие осколки зависли в свете невероятной яркости. Здесь темные уголки сердца освещены точками сгущенной интуиции, напряжение между которыми порождает тысячи искр, цвет сияет нежностью и обладает прозрачностью интуиции. Свет, разлитый над переживанием, становится главной темой ее творчества; линии, хрупкие и в то же время мощные, вызывают в воображении антенны интуиции, которые связывают между собой многочисленные измерения чувства.

События этого месяца сгруппировались вокруг темы принадлежности и непринадлежности. Прием в Голливуде, опекунство над детьми, мой отказ написать статью для «Нэйшн» о Симоне де Бовуар и Мэри Маккарти[13] (я не интересуюсь всерьез ни одной, ни другой, но знаю, что от меня ждут, чтобы я заняла определенную политическую позицию). В искусных руках доктора Богнер эти события обобщаются. Принадлежать обществу лишь на уровне существования. Все они поднимают проблему одиночества и усилий, которые я предпринимаю, чтобы влиться в «человеческую семью» — посредством работы, самоотверженности. Среди художников я чувствую себя в своей стихии.

Я читала о жизни Эрика Сати и Пауля Клее[14]. Сати — один из моих любимых композиторов, и его жизнь волнует меня. Его инновации. Его юмор. Его непризнанное влияние и вклад в музыку. Его сложность и воображение. То, что его не принимали всерьез из-за юмористических названий, которые он давал своим произведениям. Его жизнь впроголодь. Маленькая комнатушка в рабочем квартале. Его долгие прогулки пешком, когда он возвращался домой от толстосумов, к которым он ходил обедать и у которых был обязан играть. То, что после его смерти столько его произведений было найдено за пианино, которые он складывал туда, чтобы защитить инструмент от сырости стен. То, что столько его сочинений погребено в Национальной Библиотеке[15]. Чарующий дневник Пауля Клее, также пронизанный юмором.

Мне было грустно, когда, прочитав «Краски дня» Ромена Гари, я узнала, что французские военные сироты, в самый разгар войны, стали воспринимать гангстера из американских фильмов как единственного идеального героя, который способен выйти победителем в безумном мире.