Дневник 1984-96 годов

Около пяти ко мне в кабинет — я вернулся на работу, потому что в 19.15 на Таганке было вручение "Антибукера" и, с одной стороны, мне надо было пару часов где-то перекантоваться, а с другой, я во что бы то ни стало хотел к своему черному костюму первый раз в жизни надеть рубашку со стоячим воротничком и черную бабочку: прихоть и протест какого-нибудь пародиста Иванова, который отсвечивает, изображая из себя джентльмена и являясь злодеем, — итого около 17 ко мне явился Илья Кириллов и долго нудил, требуя за один день академическую справку. "Я бы стал на колени перед Кельнским собором и целовал землю". Я пытался объяснить ему, что он бросает под колеса свою судьбу и может быть готовым только на роль "мальчика на автозаправке". "Илья, вы понимаете, что без меня вы никогда бы в Германию первый раз не уехали". "Только это и останавливает меня написать о вас, а заказы были и, их готовы уже были оплатить долларами" Не знаю, подействовали ли на него мои резоны, но в субботу он позвонил и извинился за тон и т.д. Главное, не дать гневу себя увлечь!

В девятнадцать часов я вносил свою бабочку и черный пиджак в "Московский коммерческий клуб" в ресторан "Слобода" на Большой Коммунистической возле Таганской площади. О всей этой истории достаточно подробно писала "Независимая газета" — вручение "Антибукера". В своей речи, которая у меня была в кармане, я говорил, почему я ввязался в эту кутерьму. Отдельные фразы были адресованы В.Третьякову, который в интервью накануне допустил некоторые пассажи об участим Литинститута в этом событии. Речь эту я не произнес, решив не читать, а в пределах написанного импровизировать (речь где-то в бумагах, и ее я не переписывал).

Церемонию начал В.Третьяков, следующим был я. Виталий отклонился от главной причины — мы все недовольны коррумпированным "Букером". Все это, наверное, будет в "Независимой". В своем выступлении я подчеркнул эту мысль.

Занятны были встречи с Аллой Марченко. Она посмотрела на меня, как на льва, который бросается на овечку. Я сказал: "Алла, мы сражаемся с идеями, а не с людьми". Аналогичная встреча произошла и с Натальей Ивановой, именно о ней говорил Булгаков "со скошенными к носу от постоянного вранья глазами". Но в жизни она все же мила.

Еда была изысканная, но маловато. Было ли мое любимое мороженое и пюре — не дождался: валился с ног, устал.

22 декабря, пятница. Вручение призов по конкурсу "Умное сердце" (А.Платонов) "Московского железнодорожника". Обычная операция патриотов: наградили своих — Распутин, Белов, Крупин и Сережа Сибирцев. Тем не менее люди были свои, все по-русски сидели, еда была вкусная, сытная, и ее было достаточно.

27 декабря, среда. Похоронили Валерия. Это было в ритуальном зале при Боткинской больнице, где мы хоронили Ю.Томашевского. Собрались человек семьдесят. В этой смерти и похоронах все трагично. Гроб не открывали. Трагичной оказалась судьба наследства. Я представляю, что эти книги и уже ничего не стоящую мебель вывезут родные в Киев, но именно эти книги нужны только специалисту и купит их только специалист. Квартира уйдет так называемой дочке, которая, кажется, еще и не знает, что умер отец. Валерий тогда работал в ЦК и не хотел доводить до суда дело о мнимом отцовстве, удочерив приплод одной певицы из Театра оперетты.

На панихиде говорили я и Капишин. Валера действительно был замечательным человеком, высоко несшим знамя дружбы. Если я действительно совершенствую себя уже в моем преклонном возрасте, то раздел "дружба" идет по Валере. Поминки были в Доме актера. Все говорили, прощаясь со своей молодостью и совсем не радуясь, что жизнь дала им еще кусок баловства. Было много старых знакомых: В.К. Егоров, Казбек. Огромный и уже совсем взрослый Артем — племянник Валеры. Пятьдесят четыре года. Воистину, все точные формулы уже захватили поэты: "Милый мой, ты у меня в груди".

Все время думаю о прошедших выборах. Власти, проиграв их, затевают что-то новенькое.

Читаю Дженнифер Джонстон — мать моей учительницы Сары. Почти мужской роман, который мог бы написать и я.

28 декабря, четверг. Вручили значок "Почетный работник высшего образования России". Церемония происходила в Комитете. В старости все эти желанные радости (20 % прибавки к зарплате) уже не имеют прежнего значения. Днем написал страницу представления для Изюмова. Они хотят наградить меня какой-то премией и попросили самого написать "за что". Мой фрагмент должен войти в статью Изюмова — под статью я и написал, обозвав себя русским националистом.

B.C. страдает и ездит на диализ. Сейчас у нее идея-фикс — поехать на фестиваль в Берлин, не выпасть из тележки. Ее воля к жизни меня потрясает, я бы сдался. Смерть ходит над христианами, и они ее любят.

Вечером был в библиотеке у Стахевича, а потом долго говорил с С.П. Это был редкий случай его откровенности. Сердце за него болит.

Вчера вечером побил собаку, всю ночь до утра думал об этом, запомнила ли она зло. Переживал. Дал себе слово — больше не буду.