Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Вечером по телевидению рассказали о новой бюрократической сенсации: в Швейцарии, по требованию американских властей, задержали бывшего министра нашей атомной промышленности, Евгения Адамова. Я помню этого амбициозного человека еще с того времени, когда он проколачивал ввоз мировых радиоактивных отходов на территорию России. Теперь американцы обвиняют его в том, что 9 или 10 миллионов долларов, выделенных ими на совершенствование системы безопасности в нашей атомной промышленности, ушли по адресам зарубежных фирм, которые курировал этот министр. Всё началось с проверки счетов его дочери, проживающей в Берне. Воистину, вера у меня только в американское правосудие, ибо понимаю, что наше все постарается спустить на тормозах, чтобы не позорить отечество, как это имело место в случае с Бородиным. Но мы-то чувствовали всегда, что он за человек. Уже вчера по телевидению говорили о швейцарских ошибках, в частности некий Михась, бывший в свое время также героем телевизионных передач, которому швейцарское правительство выплатило в качестве компенсации полмиллиона долларов, теперь уже не может выехать за границу, ему не дают визы. Также и Кобзон никуда не выезжает, думаю, что и Адамов никуда не сможет теперь поехать. Видимо, и в других государствах на бюрократических небесах действует та же система: по закону-то вы, голубчик, вроде бы не виноваты, как адвокаты доказали, но мы-то знаем, что и почему, и потому визу в нашу страну, где и своих жуликов хватает, все-таки не дадим. И на фоне этих событий заявление Путина о нецелесообразности снижения сроков давности по незаконной приватизации, то есть стремление во что бы то ни стало узаконить её, не вполне корректно по отношению к беднейшей части населения России.

Телевидение много говорит о праздновании 60-летия Победы, просто завалили этими разговорами. В то же время так мало осталось у нас ветеранов, а мы даем им… по тысяче рублей. Академик Николаев рассказывал, что ему выделили от Литфонда тысячу рублей, и я себе представил, как надо проехать за ней через всю Москву, а потом еще высидеть в ветеранской очереди, чтобы эти деньги получить. Свистнул бы мне Литфонд прислать человек 30 студентов, дать бы им каждому в зубы по конверту с деньгами — и вези на дом ветеранам. Мы открываем памятники, строим на этом государственную идею, чествуем ветеранов, а через две недели после празднования всё будет позабыто. Такова наша обычная жизнь.

Вечером отвозил диссертацию Петру Алексеевичу Николаеву, он договорился на кафедре, может быть, даже составит сам отзыв. По своей обычной привычке не дремать я, слушая его, подумал: был бы молодым, обязательно сделал книжку с его рассказами, ведь он, наверное, один из лучших устных рассказчиков, у него память, которой я не обладаю, и бесконечное желание всем поделиться. Я даже выделил три куска, которые считаю необходимым записать.

Первое. О той речи на заседании Академии, которую он подготовил, но не произнес, так как ослабел, лежал недавно в больнице, еле выкарабкался, домашние его (в частности Алла, милая молодая женщина, ухаживающая за ним) его отговорили, и слава Богу. Началось с того, что он вспомнил один из вопросов, адресованных Винокурову на пресс-конференции в Брюсселе. Почему, дескать, поэт не владеет английским языком? (Я, конечно, в этот момент сделал стойку.) И Винокуров под аплодисменты ответил, что это особая и счастливая привилегия поэта — многого не знать. Собственно, на этом не знать Николаев и предполагал построить свою речь. Необязательно знать те разговоры между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, которые недавно опубликованы, где Сталин сказал, что русским народом довольно легко управлять и господам не надо преувеличивать его личной роли в победе. Не надо знать и иных сложностей нашей истории, в том числе некоторых жестких поворотов ее. Николаев очень хорошо и убедительно говорил об этом. Я не посчитал необходимым все это записывать — не стенограф же я, в конце концов. Вот об этом — не знать, по крайней мере кое-что не доносить до аудитории — Николаев хотел поговорить даже с историками, обратиться к ним с таким предложением. Я понимаю, что это довольно смело. А что по этому поводу сказали бы наши демократы?

Вторая история связана с Солженицыным и Залыгиным. Николаев рассказал, как Залыгин кричал на Горбачева, когда тот отказался дать разрешение на публикацию произведений Солженицына: дескать, мы доведем до сведения мировой общественности вашу точку зрения! Как отметил ироник Лао Шэ, "на свете нет ничего противнее ответственности", и хитроумный Горбачев делегировал решение вопроса секретариату Союза писателей СССР. Риск был ничтожен, поскольку генсек хорошо знал этих рыцарей сиятельной кормушки. Но первым на секретариате встал С.В.Михалков и, привычно заикаясь, сказал: "Я единственный из пээприсутствующих, кто голосовал тогда за исключение Солженицына из Союза пээписателей, а сейчас я за то, чтобы пээпечатать его пээпроизведения".