Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Недавно написал рассказ о Муссолини; сколько на меня посыпалось, хе-хе! Даже ярлык приклеили (хоть я по-итальянски читаю, как д'Aртаньян по-английски, а потому в соратники не гожусь); и главное — не опубликовать! И пойди объясни, что мне нужна именно титаническая империя, и даже не она сама, а её аура.

В Париже Вашей книги, конечно не достать. Но цитируемые отрывки у меня вызвали аппетит; попросил у друзей в Москве.

До встречи, Ваш Анатолий".

А мы все жалуемся, что эпистолярный жанр угасает, истончается. Просто писать некому, да и, наверное, не о чем, достаточно что-то несвязное выкрикнуть в телефон. Я тут же Анатолию ответил:

"Дорогой Толя! Обычно я не веду с писателями переписку — как вы знаете и чувствуете, они скучны, завистливы и примитивны. Вы и мой читатель в Америке Марк Авербух единственные постоянные получатели моих писем.

Получил Ваше последнее письмо: спасибо!

Мне иногда кажется, что я сам себе пишу эти письма, радуюсь сделанному, восхищаюсь врагами и собой.

Есть дело: Вам, Толя, надо наладить связь с Вячеславом Огрызко, главным редактором еженедельника "Литературная Россия": litrossia@litrossia.ru, (8-095)200-23-24. Я послал ему ваш рассказ, и он готов его печатать. Сергей Есин".

Вечером допоздна читал мемуары Н.П.Михальской. Взялся за них с некоторым предубеждением: профессорские воспоминания очень немолодой женщины. А оказалось всё по-другому, и, в первую очередь, какая поразительная память, какой точный отбор деталей! Н.П. старше меня лет на десять с лишком. Описывает она прошлое, свое детство, это, оказывается тот же, что и у меня, район: Новинский бульвар, Арбат, площадь Восстания. Но эта разница в десять лет смыла бездну подробностей. Москва 30-х годов для меня всплывает как из небытия. Я бы никогда сам, казалось бы уже опытный писатель, не рискнул так подробно рассказывать, например, о своей родне, с такими деталями описывать обстановку, дворы, кухни, сорта мороженого, даже фантики от конфет. А всё вместе это очень интересно. Чтение продолжится еще дня четыре-пять, там 250 страниц, а я прочел пока 50. Но про себя решил: если буду писать настоящие мемуары, то сделаю их в том же духе: возобновлю, сконструирую, запечатлю — и в таком виде оставлю на всю жизнь. Подумал, что одно из лучших моих сочинений — "Мемуары сорокалетнего" — не надо, конечно, переписывать, но хорошо бы повторить еще раз, если, конечно, буду жив. Сколько я там выпустил нужного из-за стремления придать форме беллетристичность! Я, конечно, подозревал, что Нина Павловна — блестящий профессор, в разговорах поражался ее эрудиции, знал, что она пишет много учебников и вообще много пишет. Но учебники и проза — разные вещи, и в ее произведении я открыл для себя настоящего и мощного писателя. Посмотрим, что из этого будет дальше. По крайней мере, уже сейчас вырисовывается определенная линия уникальных мемуаров. Читая Н.П., я почему-то всe время держал в памяти мемуары Е.Я.

24 мая, вторник. События вокруг премий Москвы разворачивались по совершенно новому сценарию. В известной мере помощь пришла от Путина, реформировавшего Госпремию. Видимо (в схеме), мысль его была такова: хватит всё распределять между своей интеллигентской тусовкой, а если уж эта самая тусовка, подчиняясь не монаршей воле, а правилам псевдодемократизма, сама премии распределяет, то пусть и покрутится — не всем сестрам по серьгам (мы одну номинацию московской премии иногда делили чуть ли не на пять частей, чтобы никому не было обидно), а в каждой номинации отмечает одного, в крайнем случае двух творцов.

Пришли все: Вера Максимова, своей наивностью и чистосердечием похожая на В.С., мудрая, как черепаха, Инна Люциановна, Володя Андреев, Борис Покровский, у которого с Верой Максимовой вроде устанавливаются отношения, пришел и Андрей Порватов. На этот раз я изобрел для трудных случаев бюллетени с "да" и "нет" (голосующий отдает только половину листочка). Круг революционеров-интеллигентов очень узок: все готовы иногда проголосовать и по справедливости, как они её видят, рукой, но ведь тут же это разойдется в виде слухов, в каком бы закрытом бункере ни собирайся, поэтому решили иногда прибегать к тайному голосованию.

В Москве жарко, тем не менее, зная, что все придут с работы, наготовили бутербродов, из сейфа вынуты слабо початые бутылки водки и коньяка, купили кое-что из фруктов. Максим с Соней всё это хорошо и без восклицаний организовали. Максим — это особый разговор, мне нравится стоицизм его цели и поэзии (последнее вне обсуждения), но разберусь я в нем до конца еще не скоро.

Бесспорно, по факту самого письма, по сгущенной образности и поэтике, прошел Рома Сеф со своими двумя томами стихов: для взрослых и для детей. Еще раз выдвинута была Ветрова, надо бы уже премировать за настойчивость, но, возможно, она еще и художественно подрастет к следующему году, и я объединю ее с Арутюновым, Тиматковым и Лаврентьевым — парад молодежи!