Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Попутно: сегодня же звонил мне представившийся заведующим отделом газеты "Советская Россия", мой бывший студент Сережа Гончаренко (?) и спросил: "При той войне, которая идет сегодня в МСПС, вы, Сергей Николаевич, за кого: за Михалкова или за Ларионова?" Я начал с того, что вопрос некорректен; мне по-своему дороги оба, и обоих я ценю. Но, вообще-то, я — за писательскую собственность, которую многие годы разбазаривают. Ларионов говорил о поддельной печати, которая оказалась у Шереметьева, о том, что Михалков заблокировал счета в банке. Мы все отчетливо понимали, кто за всем этим стоит. Об этом же мы поговорили с Гусевым, когда вышли после исполкома. Еще до того были произнесены слова "молодые волчата". Боюсь, что Гусев не очень точно представляет расстановку сил у себя за спиной. Съезд состоится 25-го в 12 часов. Если я останусь, то обязательно приду пораньше, чтобы понаблюдать. В конце концов, фестиваль я уже открывал десять раз, а съезд писателей, да еще с такими сложностями, — явление уникальное.

Звали на чаепитие к Михалкову 23 февраля, после или во время которого должен был состояться некий альтернативный съезд. Жизнь непишущих писателей фантастична. Ведь это же кто-то придумал! И кто-то все время пишет бумаги, телеграммы, звонит по телефону…

Начал и с упоением читаю новый роман Виктора Пелевина "Священная книга оборотня". Как ни странно, мои первые впечатления от книги встретились с теми рассказами о Пелевине, которые я слышал в Пекине. Он приехал туда, снял жилье, купил или взял на прокат велосипед, ездил по городу, встречался с какими-то людьми. Книга-то о китайской по своей природе лисице, с которой мы встречаемся под видом проститутки в Москве. Читается книга легко и изящно, Пелевин очень талантливо, без натуги монтирует довольно простые, лежащие на поверхности сведения из других книг. За этим романом чувствуется, что автор скорее живет, читает, путешествует, но ни в коем случае не мучается муками творчества, его жизнь довольно естественна, и в романы потом легко входит все, что его окружает и что он любит. Много английских слов и идиом, интернет как компонент сегодняшней молодежной жизни. Прочел пока лишь 100 страниц. Вот серьезная ли это литература, не знаю, но милая, развлекательная, изящная. Настанет вечер, и я опять с удовольствием залезу в этот роман.

22 февраля, вторник. Утром на семинаре Рейна выступал Равиль Бухараев. У нас часто бывает так: если имя известно, уже потом начинаем разбираться — откуда, что и о чем пишет. Из дерзкого любопытства пошел на семинар. Оказывается, гость из Лондона. Из разговора с ним узнал, что по образованию математик, закончил Казанский университет. Последние 12 лет работал на русской службе Би-Би-Си. Кроме поэзии (о стихах чуть позже), пишет по истории, пишет, кстати, на русском и английском языках. Знает еще несколько восточных языков — естественно, родной татарский. В свое время попал в Венгрию по командировке Союза писателей. На венгерском написал венок сонетов. В венгерском языке у каждого слова огромное количество оттеночных синонимов, значит этим он близок русскому. Рассказывал о поэзии Золотой орды. Человек, конечно, интересный, много подробностей сообщил, для меня увлекательных. Например, как в 44-м году эту поэзию Золотой орды похоронили решением Татарского обкома в Казани… Говорил о свой жене, Лидии Григорьевой, с которой я знаком. В прошлом году они потеряли взрослого двадцатидевятилетнего сына.

Стихи его достаточно выразительны, но скорее это свободный поэтический полет, часто не столько поэзия, сколько поэтичность. Я уже давно заметил, что зарубежные поэты, особенно филологи игрового направления, замечательно артистично читают свои стихи. В своей истории Бухараев не обошелся без определенного диссидентства: "Наделила грудой объедков, называясь моей родиной"… "Мне ведь — идолы твои боги". Рифмованные медитации, но иногда встречаются пронзительные строчки: "Мы поедем в Венецию плакать, удрученные мать и отец", "Только б вымолить нам сна без видений" — это, насколько я понимаю, отзвук трагической гибели сына. Боюсь показаться циничным, но это человеческое несчастье стало как бы импульсом обостренной поэзии.

Много рассказывал об исламе. Много говорил о Льве Гумилеве, тут ему помогал и Рейн. В исламе, в движении тюрков по Руси есть, оказывается, несколько периодов. Первые 25 лет — это, конечно, захватчики. Потом таковых почти не стало, были татары, с которыми Россия привыкла уже иметь дело. "Ордынский выход — 10 процентов от дохода. Эти средства, в основном, шли на строительство и охрану дорог". Мне стало немножко яснее, с чем и с кем воевал Иван Грозный. Целая гроздь татарских городов по нижнему течению Волги. Кирпич от их построек — в основании строительства Астрахани и Саратова.

Бухараева волнуют две вещи: подлинность и происходящее.

Утром же говорил с Рейном относительно диплома Сельянова. Женя, конечно, человек компанейский, богемный, за столом с чужой рукописью сидеть не любит и не умеет, но все-таки, думаю, что грешно было бы парню не помочь.