Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Встретился с Клодом, мне показалось, что он не постарел, но похудел, ходит, опираясь на две палки. Читать он тоже почти не может. У него в комнате специальный прибор, который во много раз увеличивает шрифт в книге. Опять вспомнил В.С., у которой, среди прочих, есть такое же несчастье. И он, старый Клод, соскучился по разговорам о литературе, и я за неделю салонной злости и раздражения тоже затосковал об этих импровизациях, когда пропускаются целые фразы, но оба собеседника сразу, наслаждаясь процессом, идут к выводам, — в общем, заговорили, затоковали, засвистели. Пока можешь читать — жизнь еще идет. Я, кстати, как приехал, положил глазные капли в холодильник, да так ими и не пользовался. В.С. за этим следила.

Говорили о Грине, над которым Клод сейчас работает. Мне понравилось точное наблюдение Клода, что не надо представлять Грина певцом флибустьеров и дюков, скорее он писатель женского образа, писатель молодых страстей, девушка у него всегда удерживает и поддерживает мужчину. Ну, разве опишешь всю сладость и мёд подобных разговоров двух литераторов, вцепившихся друг в друга!

Поговорили, я осмотрел сад, большой и старый, и дом, бывшую ферму, с массой старинной мебели, залежами книг, с висящими по стенам картинами, плакатами, гравюрами, удобными креслами, двумя кошками, одна родила котят, которых держит под диваном, с собакой Норкой, моей старой знакомой, с удобствами — теплой водой, отоплением, действующем на русском газе, уборной в доме, — с хорошей посудой, с камином, с уютом, который создается десятилетиями и наживается поколениями.

Попили чаю, заговорили о Барбизоне, который, на машинном ходу, здесь близко, поехали в Барбизон. За рулем опять неутомимая Ирэна Ивановна. У нас несколько часов времени, к 6-7-и приедет Рене, тоже бывший ректор Парижа VIII, он повезет меня обратно.

В жизни всегда можно поражаться тому, как нити, разложенные в юности, стягиваются под самый конец. Длинноватый худой мальчик, с испуганными глазами, уже в пятнадцать лет самостоятельно ходил в Музей изобразительных искусств на Волхонке. И удивительно, что он уже что-то прочел о барбизонцах, знал имена и пристально разглядывал картинки Руссо и Милле и так любимого им Коро.

Вообще, все эти таинственные места вне разума и вне фантазий, они в то время и по ту сторону луны. Что-то вроде нашего Кратова или Малеевки, только здесь роскошью не кичатся, все скромные. Раньше это была совсем крошечная деревушка, сейчас побольше, кроме старой сердцевины, еще и новый район с дорогими отутюженными и облизанными дачами. Здесь было дешево и живописно. Художники селились в небольшой харчевне-гостинице. Добирались из Парижа до Фонтенбло поездом с шестью вагонами — столько на фотографии, — а потом на империале, прообразе современного двухъярусного автобуса. Спали часто в общей спальне, на полу. Иногда хулиганили, расписывая стены, иногда расплачивались разрисовкой шкафов и сервантов. Теперь это музейные экспонаты. Вот так рождалось новое направление, возникали предимпрессионисты, новый взгляд на природу, на ее жизнь. Почему одним, несмотря ни на что, дано, а другим нет?

После музея и студии жившего здесь постоянно Милле поехали снова на дачу к Ирэне Ивановне. Там будет ужин с приехавшим повидать Клода и меня бывшим ректором Рено. До этого зашли в крошечное кафе. Там подавали коронное блюдо: гречневые блины с разнообразной по вкусу начинкой. Меню, в том числе, было и по-русски. Вот свидетельство победы русского, первоначально сворованного бизнеса.

Рено навез всякой всячины — полуфабрикаты, парная, нарезанная просвечивающими кусками ветчина, салаты, грибы, пирог. С Рено говорили по-английски. Не так чтобы я все понимал, но понимал. Он же на роскошной машине отвез меня в Париж.

Много думаю о новых замыслах и о Марке Авербухе — он поехал в Шартр и Комбре, по моим следам.

Днем в разговорах о том, о сем выяснилась пикантная и прелестная подробность. Я-то думал, что без меня в Литинституте ничего не происходит! Ан, нет! Оказывается, герой нашего времени А.И.Приставкин вывез в Париж группу наших студентов, — деньги давал фонд Филатова. Отбор, рекомендации и прочее — это его просвещенная воля. Ну, и сам всех их представлял. Приехали: Галина, Вайнгер, Дьякова и Миронова. Дома проведу либеральное расследование.

Но это — между прочим, как неглавное, значительно важнее, что с Ирэной Ивановной мы вроде бы договорились провести осенью нормальную презентацию Литинститута в Доме дружбы в Париже. Посмотрим! Решили также церемонию, связанную со званием Сокологорской, перенести на начало лета. Я обратно везу и мантию, и грамоту, и даже майки и сумки, которые взял в институте. Ни я, ни моя литература, ни Литинститут никого в Париже не заинтересовали. Я представляю, с каким внутренним злорадством посматривают на меня некоторые коллеги…