Если говорить об общих впечатлениях от молодой поэзии, то они такие. Вся она вращается только вокруг сугубо личных переживаний, она практически потеряла свое крупнейшее русское качество – социальную наполненность. Вместе с этим уходит и жесткость формы, а это в свою очередь не позволяет поэзии выработать свои легкозапоминающиеся формулировки: «Мой дядя самых честных правил». А с понижением уровня поэзии, резко понизился и уровень читателей, а в данном случае – слушателей. Такие раздавались любострастные подхихикивания при каждом скаберзном слове! Упал уровень восприятия поэзии. В связи с этим такой эпизод (до сих пор не могу понять, зондаж ли это молодой командой Швыдкова восприятия публики или подыгрывание самым низким ее инстинктам). В середине всего шоу, кстати, его придумывал Кирилл Серебенников; здесь был экран с ползущим абстрактным изображением, какие-то музыкальные штрихи: так вот вышел – я так и не понял, сам ли автор или актер – некий человек явно еврейского вида с всклоченными черными волосами и бородой, и принялся читать невероятную похабщину. Зал был в восторге, хотя не уверен, что весь. По крайней мере, Максим, для которого поэзия дело жизни, встал и, протиснувшись через ряды, – ушел. Потом он сорок пять минут ждал меня в вестибюле.
На вечер пришел с рукой на перевязи, ели двигаясь, Андрей Вознесенский. Удивило, что он выслушал весь этот парнографический бред, и в конце «100 минут поэзии» прочитал какое-то невнятное стихотворение про Марлена Хуциева, поигрывая именем Марлен в разных словообразованиях.
Семинар пришлось начать на полчаса раньше, потому что на три был назначен экспертный совет по наградам. На этот раз он шел целых два часа, но сделано было много. Я полагаю, что заслуга Паши Слободкина и моя, что совет не запал на молчаливое согласие, а занялся настоящим исследованием. Так приятно повышать кое-когда статус награды! Однако чаще спотыкались о суждения быстрых и самоуверенных людей. Юрий Мифодьевич Соломин приводил примеры чудовищного бюрократизма. Скажем, в представлении на Э. Быстрицкую оказалась странная ошибка: ее стаж в театре и кино не 42 года, а 41 год и 8 месяцев. Документ не визируется. Это может, оказывается, повлиять на прохождение документа о награде. Чушь какая-то…
В шесть часов у меня был прямой эфир на Народном радио. Говрили, вернее, меня спрашивали, а я отвечал об институте, о культуре, о том, что я пишу. Вопросов было много, одна из слушательниц вспомнила даже мой рассказ «При свете маленького прожектора». Но вот уйдут последние советские читательницы, и все исчезнет, забудется и то, что я писал. Среди прочего я рассказал о Максиме Лаврентьеве, как он ушел из Политехнического музея.
Вечером, уже в девятом, приехал на день рождения Петра Алексеевича Николаева. Народ собрался у него все тот же. Были Эсалнек, Татьяна Александровна Архипова с сыном, Лена, Ира, которая как всегда возделала замечательную поляну. И холодец, и жаренные караси, и печеночный торт. А! Среди гостей был молодой человек откровенно грузинской внешности. Родословная у него удивительная. Его бабка по фамилию Чеснокова была секретарем Замоскворецкого райком Москвы, т.е. партбилет В.И.Ленина выдавала именно она. Парень этот действительно с грузинскими связями, встречался с Саакашвили, когда тот боролся с коррупцией и был министром связи. Жил в Англии, в Швейцарии, в Швеции, в Америке. Рассказал о продаже красавцем Касьяновым русского леса на вывоз за «Икею», полную китайских дешевых товаров. И еще о том, что МГУ на Ленинских горах подплывает на своем фундаменте и все время под фундамент закачивают азот, точно также, говорят, плывут «Алые паруса». Насчет МГУ мне не очень верилось. В трех домах возле Мосфильмовской решили забетонировать до 40 этажа лифтные шахты – борются за устойчивость. Какой-то странный разговор о московском строительстве. Жить с каждым днем становится все опаснее.