После этой передачи снова заснул, потом, когда совсем проснулся, опять тянул время, чтобы отдалить от себя любые известия.
Вот и сейчас на узкой площадке 7-го этажа перед входом в «операционный блок» пишу эти заметки, исключительно чтобы не думать, хотя кое-какие известия уже есть. Из окна – газон, где косят траву с желтыми цветочками. Что у меня, интересно, на даче?..
По дороге в метро прочел большую статью A.M. Туркова. Это ответ на две статьи в «Литературке» – Б. Тарасова, с либеральной трактовкой личности Николая I и его милого окружения, и И. Золотусского, который интерпретирует Чацкого как антидекабриста. Особенно убийственна часть, посвященная нашему ректору, потому что здесь не только анализ текста, здесь в ход идут документы. Рикошетит и по Казначееву, который брал у Б.Н.Т. интервью.
Статья для публики и для меня очень важная, потому что написана человеком твердых убеждений и универсальных фундаментальных знаний. По себе знаю, как иногда начинаешь колебаться от новой информации, рефлектировать и думать: может быть, так оно и есть.
В больницу я приехал около одиннадцати. К этому моменту профессор Александр Константинович Ерамишенцев, сделавший операцию или основную её часть, спустился с 7-го этажа и переодевался. Я застал его натягивающим штаны. Не передаю всё прямой речью, потому что не уверен в точности и терминах. По смыслу: основная часть операции закончилась. Опухоли, которую ожидали, нет, вырезан камень диаметром в два см.
Потом я встретился с Игорем Борисовичем, завотделением хирургии, тот уточнил: подтвердились полностью и диагноз, и необходимость операции. Я еще раз подумал, что, может быть, наветы на нашу медицину несправедливы. В нашем русском менталитете есть какая-то удивительная творческая решимость и умелость. И не только у юных слесарей и плотников, но и у врачей. И тут же себя охолонил! Как в кинотеатре на экране, появился новый кадр и послышались голоса. Я увидел профессора, прыгающего на одной ноге, в момент, когда вошел к нему в кабинет, и услышал наш с ним разговор. «Кое-что мы еще умеем. Но эта больница…» – дальше шло слово, которым Ленин охарактеризовал интеллигенцию. Профессор посмотрел в окно: «Цветники хорошие. Денег не дают, всё рушится.
В 12.30 я сел возле лифта на втором этаже той галереи, которой соединяются 5 и 3 корпуса, уже зная, что В.С.проснулась после наркоза. Её вывезли из лифта трое мужчин. Сначала я подумал, что санитары, но оказалось, что третий человек в белом халате – врач-анестезиолог. В какой-то момент, на соединении двух галерей, я ее окликнул, она открыла глаза. Узнала ли она меня? Потом быстро распахнулась железная дверь в реанимацию, и каталка утонула в новом коридоре.
Из больницы заехал к Юре Авдееву, который попытался скрасить мое горе в японском кафе напротив своего дома супом маскарпони, суши и сладкими блинчиками с зеленым чаем. Обсудили друзей, жизнь и все другие проблемы.
Потом побывал в институте – забрал работу для обсуждения, по дороге домой заглянул на Петровку в Комитет по культуре, где взял материалы к конкурсу «Открытая сцена».
На нашем рынке опять открыл палатку совхоз «Московский». Я стараюсь именно там покупать зелень, и не потому даже, что она дешевле, а потому, что все еще доверяю советской продукции, её качеству, нашему пришедшему в упадок российскому земледелию. Весь вечер варил большую кастрюлю грибного супа.
Поехал не на метро, а на машине – суббота. Начал с реанимации. Вышел средних лет врач. Мы сразу узнали друг друга. Это тот самый Александр Николаевич, который ровно два месяца назад принимал здесь В.С.Первые известия: уже утром в реанимации побывал Игорь Борисович. Что-то ему не понравилось с дренажом, возможно хирурги вмешаются еще раз. Самочувствие у В.С.вроде бы стабильное. А.Н. предложил мне прийти часам к 5, когда В.С. вернут к ним с диализа. У меня два решения: останусь до 12.30, до начала диализа, а вечером приду в качестве Деда Мороза с дарственным мешком. И никакая эго не взятка. Это скорее некая жертва, которая приносится высшим богам, Асклепию, что ли. Ну и что, если бога окружают жрецы? Жрецы ничего не требуют, даже взглядом. Это моя священная воля, плата за мои несвященные грехи.