Дневник. 2009 год.

18 февраля, среда. Приехал пораньше, чтобы посмотреть и первоначальную кухню, и сам съезд МСПС, а в конечном итоге из моего плана ничего не получилось. Особой охраны не было, довольно легко меня пропустили внутрь. Я порадовался, что все же хватило ума не прятаться, а проводить съезд в Москве, а не в Переделкино, как предполагалось раньше. Внутри все было довольно скучно, со следами обветшалости, с моим портретом на стенке рядом с другими. На давно не натертом паркетном полу толклись писатели со смутно знакомыми лицами. Никого из писателей первого ранга, кроме С. Ю. Куняева, я не увидел. С. Ю. сразу же передал мне газету с какой-то его собственной статьей, где он, по его словам, все разъясняет. Но никаких первоначальных статей, даже в «Литгазете», я вроде бы и не читал, пропустил. Встретил Максима Замшева и Ваню Голубничего, у всех настроение лихорадочное. Все ждали С. В. Михалкова, кто-то неприлично вслух назвал его «изваянием». В этой иронии был привкус некоторой справедливости: не хватит ли руководить? К этому примешалась настойчивость сохранить власть еще и Никиты Сергеевича. В российском искусстве подобная власть означает еще и возможность работать в полную силу. Забегая вперед, скажу, что Михалков довольно скоро подъехал и минут двадцать пробыл на съезде. Возможно, это опять чьи-то недобрые слова: «его почти внесли». Зарплата классику гимнов и детской литературы дается тяжело. Я ждал Полякова, с которым мы хотели посоветоваться и выбрать стратегию. Общий план был уже готов: по возможности не вмешиваться. Но тут кто-то мне сказал, что внизу охрана все же не пускает Ф. Ф. Кузнецова, Ю. Полякова и Жору Зайцева. Без пальто я выскочил на улицу: действительно не пускают. На лицо Полякова смотреть было невозможно. Ф. Ф. Кузнецову я не симпатизирую, он бьется за «машину к подъезду», за большую зарплату и за приватизацию, как выяснилось из статьи Куняева, своей переделкинской дачи. Я статью прочел много позже описываемых событий, уже дома. Все за что-то бьются, а больше всего меня удивило: откуда такие огромные средства, которые писатели вложили в свою недвижимость? Ну, у Полякова-то понятно, у него идут пьесы. Но вернемся к подъезду.

К счастью, на улице было довольно тепло. Я постоял с ребятами минут десять и твердо решил, что на съезде не останусь. Здесь и солидарность, и поддержка моего друга Полякова, и понимание, что все-таки это писательский съезд, а не сбор масонской ложи, куда должны быть допущены только свои.

Очень хорошо мы с Юрой посидели в ресторане «Кибитка» или «Тележка» при ЦДЛ. Обедали за счет драматурга, а в это время Зайцев и Кузнецов поехали в милицию, где составили протокол об их «недопуске». Я в этот протокол вписан как свидетель. Замечательная была солянка и бараньи купаты. Полакомились и мороженым, я, как больной, одним шариком, а Юра двумя. Во время обеда о многом поговорили, в том числе и о том, как я и он – оба – не рискнули поступать в Литинститут. Я пошел на заочку в МГУ, а он в Пединститут.

В два я уже был в институте, а в три началось заседание экзаменационной комиссии. Невольно вспомнил прошлый год, когда защищался курс Руслана Киреева. На этот раз было семь человек из семинара Рекемчука, и, как мне показалось, все семеро были довольно кислые. Тем не менее Александр Евсеевич по обыкновению разливался майским соловьем. Я на маленьком компьютере сделал кое-какие заметки.

АртемоваНастя. Ей 21 год, у нее большие амбиции, ее интересы в семье, среди близких. С привычным пафосом, как об огромном литературном событии, А. Е. Рекемчук говорил о двух повестях ученицы. Р. Киреев, оппонент, так же восторженно говорит о повести «Говорю и понимаю», но спокойнее – о повести «На разогреве». Судя по всему, девушка довольно удачной судьбы, побывала в Испании, в Англии. Есть и критика повести «На разогреве». Самид Агаев говорит о сложном отношении к работе. Смущает, что обе эти повести целиком произрастают из автобиографии. Ряд мелких и конкретных замечаний. А. М. Турков скорее соглашается с отношением к этим работам Самида. «Я не думаю, что здесь, в повести, есть дополнительные смыслы». Из деталей всех смущало обилие глагола «общаться». Дальше включился и я, и мы уже устроили некоторую дискуссию с Турковым: что такое этот выродок современного языка «общаться»?

Кондратенко Артем. Он живет в Люберцах. С. Б. Джимбинов говорит о поразительном чувстве пустоты в первой повести, имеет в виду героя. Сегень начинает с вопроса: не попал ли человек в институт случайно? Нет биографии, и нет прозы. Исповедальщина оболтуса. С таким содержанием, говорит Саша Сегень, обычно только поступают в институт. Турков: «Артем все же человек с острым взглядом». А. М. отмечает ряд интересных деталей. Дискуссия между мною и Рекемчуком по поводу довольно острого выступления Сегеня, я пытаюсь все сгладить.