Дневник. 2009 год.

Я бы еще отметил замечательный комментарий к инициативе Кремля, опубликовавшего список своего правительственного резерва из 500 человек. Газета откомментировала кое-кого из этого списка, это было занятно. Материал из Чечни – это некое расследование того, как был сбит вертолет с комиссией Генштаба, нарывшей огромные денежные нарушения в войсках и в бюджете республики. Занятен и материал о знаменитой машине «Майбах», стоимостью в 25 миллионов, на которой ездит В. Жириновский. Откуда деньги, Зин?

Ну, ладно, пора уже заняться бедным Ашотом. В кардиоцентре мне сказали, что его подлатали. Он еще лежит в реанимации, но завтра его переведут в общую палату. Я передал ему кое-какие продукты, он в ответ передал просьбу принести зарядное устройство для телефона и бритву с зубной щеткой. На обратном пути купил продукты для родителей Ашота – они несколько лет уже не выходят из дома.

Умер Г. Я. Бакланов, 86 лет. Я все же многим ему обязан, жалко до слез.

24 декабря, четверг. Ночью по «Вестям» прошел сюжет: злоумышленники проникли в дом Юры Полякова в Переделкине и избили Наташу, его жену. Выступивший тут же Поляков сказал, что связывает это со своей борьбой против приватизации некими структурами Переделкина. Акция устрашения. О Переделкине Поляков говорил на встрече Путина с писателями. В связи этим я вспомнил, что на конгрессе писателей-соотечественников Переверзин почему-то сказал, что именно сегодня, в понедельник, он уезжает в Санкт-Петербург, открывать «Комарово». Придавал себе значительность? Жену Полякова убивали в его отсутствие.

24 декабря, четверг. Весь день воспоминания о покойном Г. Я. Бакланове всплывали в сознании. С ним у меня связаны многие страницы жизни, которые я бы назвал благостными, но и тот разговор, который состоялся в день победы «демократии», когда он, опьяненный победой и пьяный, позвонил мне ночью домой и сказал: «Мы сделаем все, чтобы ты умер в говне». Об этом у меня есть запись где-то в дневнике. Но вот теперь он умер… Мне его бесконечно жалко. Вспомнил я и то письмо, которое он прислал мне, как внезапно возникшей звезде, когда я напечатал «Имитатора». Письмо это сейчас где-то в моем фонде библиотеки Ленина, жаль, что я не снял с него копию. Бакланов, бесспорно, был очень умным человеком. Вспомнил я также то письмо об угнетении и бесправии евреев, которое он напечатал у себя в «Знамени». Мой друг из тех организаций, которые это расследовали, потом, когда вся острота спала, рассказал: автором письма был некий аноним, еврейский активист, который рассылал подобные фальшивки. К этому времени уже был разрешен свободный выезд. Сразу же выезжающие лица еврейской национальности лишились многих льгот, которые ранее на Западе давались им, как политическим беженцам. Докажем, что мы гонимы…

Ашоту несколько лучше. Он звонил мне – ему поставили на сосуд, опять через вену в бедре, две какие-то металлические трубочки, которые помогут кровообращению. Это называется «стентом» и будет служить, по словам Ашота, десять лет. Утром я забрал у отца Ашота – Сусанна Карповна спит до двух часов, – зарядное устройство и бритву. За зубной пастой и съедобностями ходила в магазин «Алые паруса» Ксения. Все это отправил через Лешу Титкова в больницу.

В три часа состоялся Ученый совет. Отчитывался ректор, все как обычно. Сделано по хозяйству много, я, как, пожалуй, единственный из собравшихся, в этом разбирающийся, должен это отметить. Отопление, противопожарные устройства, ремонт многих комнат, новая мебель. Осадок вызвало выступление А. Н. Ужанкова – за несколько дней до Нового года он предлагает нам написать кучу бумаг, связанных с грантом Москвы. А где мы были раньше? А какие бумаги, видимо, А. Н. сам не вполне ясно понимает. Мне «определили» тот раздел, в котором я меньше всего разбираюсь и с которым практически в политике института не согласен – «детский сектор». Здесь уместно мнение В. П. Смирнова – при консерватории не может быть кружка игры на скрипке. Выступая на совете, я говорил об отсутствии гласности, все делается, решается и определяется в кабинетах ректората. Не пишу о З. М. Кочетковой – страсть к облизыванию начальства и высказыванию приятных для него мыслей неискоренима.

Вечером продолжал читать книгу Туркова, это, конечно, другие радости, нежели искусственный мед телевизора. Звонили В. В. Сорокин, интересовался подробностями инцидента в Переделкине, и Игорь Котомкин – его взволновало, что Поляков очень близко к трагическим событиям ставит имена Ганичева и Куняева. Твою жену убивают, а надо, видите ли, стесняться. Конечно, объяснял я, ни тот, ни другой указаний не давали… Поляков слишком хорошо знает, как лицо заинтересованное, всю ситуацию и расстановку сил. Какой стыд, это в Москве и после того, как в ситуацию вмешался президент!