Дневник

Надо бы записать трагические остроты Миши Светлова, умирающего в Кремл. больнице (по последним сведениям, ему стало лучше, но это только встряхиванье перегоревшей лампочки — процесс необратим). К нему пришел сын. И Миша попросил его принести пива: «Рак уже есть» — сказал он ему. И другое, в том же духе.

4 мая <…>

Два кратких письма от Н. Я. Просит меня не ссориться с Н. Д. [Оттеном], но разрешает обругать его в письме хоть матом^[56]. <…>

Воспоминания генерала Горбатова в «Нов. мире» фактами опровергают странные домыслы Лакшина в его статье о Соложеницыне о лагерной этике, придурках и прелести подневольного труда^[57].

[копия, 2-й экземпляр, из отпечатанного на машинке письма АКГ к Оттену]

Не оправдываюсь, но уточню факты. <…>

Осуждению Бр[одского] никогда не радовался, как Вы это безосновательно утверждаете, как не радовался в свое время расправе с Киршоном^[58], о котором думал очень дурно, или трагическому концу Павла Васильева^[59], который был явный мерзавец. Нигде этого в моих письмах быть не может. Думаю, что мне более глубоко жалко этого несчастного малого, потому что в отличие от большинства его поклонников я довольно реально представляю запах хлорки тюремных параш, вонь пересылок и унижение подневольного труда. Никому (и даже недругу) пожелать этого не могу, но и шутить с этим тоже не советовал бы. <…>

Вы утверждаете, что ко мне «как к меду липнут охранники». Число моих друзей по сравнению с Вашими весьма немногочисленно и легко обозримо. Кто же это? Лева Левицкий? Борис Натанович? Может быть, Володин?… Или?.. Кандидатур в «охранники» так немного, что выяснить это обстоятельство очень легко. Прежде, чем продолжать нашу переписку, я хотел бы, чтобы Вы уточнили Ваше заявление. Проглотив его, я допустил бы предательство по отношению к ним.

Привет Елене Михайловне!

5 мая. <…>

Иду в Дом книги. Там встреча с Л. Я. Гинзбург^[60]. Рукопись ее книги о лирике затребовали в Москву и все дело затянулось. Встречаю на Невском Рубашкина^[61], который рассказывает, что начали продавать в Лавке писателей книгу Эренбурга. Идем и покупаем. <…>

11 мая. Вечером 9 мая был снова у Т. Есениной. Она отдала мне неопубликованную запись Эйзенштейна о мейерхольдовском архиве «Сокровище» (не вошла в 1-й том собрания). Говорили о многом и конечно больше всего о В. Э. Подробный ее рассказ о смерти З. Н.^[62] (ночью записал). Рассказы об И. И. Кутузове^[63].

12 мая. Почти целый день привожу в порядок свои книги и бумаги. Как я всегда ими обрастаю, где бы ни был. Даже в лагере перед освобождением у меня был уже огромный «архив» в самодельных деревянных чемоданах. Часть его я все-таки вывез. Иногда думалось, что — зря. А сейчас жалею, что уничтожил пачки лагерных «ксив»^[64] — в них многое отражалось.

17 мая. Пишу в Загорянке. Приехал в четверг 14-го. Ночью в поезде почти не спал под влиянием разговора с Э. на вокзале. <…>

Вчера снова в городе. Обед с Левой и Женей Винокуровым^[65] в ЦДЛ. После длинный разговор с Женей о 37-м годе. <…> Женя интересуется разным и наряду с Борей Слуцким один из немногих по-настоящему интеллигентн[ых] людей среди поэтов этого поколения. <…> Потом у Володи и Милы, родных Левы^[66]. М. б. они будут жить в Загорянке. <…>

Сегодня приезжают ко мне Лева и Володя. <…>

Смутный слух, что наверху есть антихрущевская, «левоцентристская» (?) группировка.

20 мая. Сутки в городе. Ночевал у Левы. Обедал в ЦДЛ и встретил Мишу Светлова с палочкой. Он похож на свою тень и выглядит страшно. <…>

Нервы напряжены. Жду разговора с Э. по телефону, как пытки, но она уже в другом настроении, а я, не успев перестроиться, говорю что-то не то… Она приезжает завтра.

12 июня. Давно ничего не записывал^[67]. БДТ играл в Москве и за 20 дней Эмма была занята лишь 4 раза и мне пришлось ее развлекать и просто занимать ее время. И не работал тоже, конечно, почти. Устал, так как ежедневно мотался с дачи в город. В Загорянке — прелесть, но все это проходит мимо меня.

Были дважды у Гариных. Эраст и Хеся начинают ставить в кино «Обыкновенное чудо» Шварца и у них в доме необыкновенное оживление и подъем. <…>

Нового ничего почти. Вялая переписка с Ленфильмом из-за песенок. Мне удалось спихнуть их на Окуджаву. Встречи в ЦДЛ с Мишей Светловым, А. Штейнбергом и др. Лева в больших порциях. Он мил. Вертинский на магнитофоне. Его Люся. Толя Сахнин^[68]. Сарнов. Юра Казаков^[69]. Штейн. Розов. А. П. Старостин^[70]. Соловьи Загорянки. Сирень. Переезд Володи Трифонова с присными.

<…> Сегодня у меня здесь был Валя Португалов^[71]. Отдал ему хранившуюся у меня с 1941 г. папку со стихами и поэмами Ивана Пулькина. Он пробует протолкнуть кое-что в печать. <…>

В Загорянке прут из земли цветы. Сад запущен, но в этом его колдовство. Одновременно цвели сирень и яблони. Очень хочется жить здесь постоянно.