Дневник

<…> В новом томе А. Платонова, выпущенном «Моск [овским] рабочим», в предисловии некто Ф. Сучков^[138] ссылается дважды на мою статью о писателе.

<…>

Друг Синявского Голомшток ^[139] приговорен к 6 месяцам условно. Жигулина и Панченко таскали в ЦК из-за письма о взятии на поруки. <…>

Не хочется болтаться в городе, а хочется сидеть и писать.

8 мая. <…> Днем и вечером у Н. Я. Потом приходит Коля Панченко с Варей, ее подруга биолог Оля, какая-то филологичка Марта^[140], американец Кларенс, занимающийся в ун-те, славист, переводчик Мандельштама^[141]. Обычная болтовня.

Характерное: испуг Н. Я., когда он [Браун] запоздал…

Рассказ Панченко о вызове Жигулина ^[142] в ЦК по поводу подписанного им письма (того, где говорится, чтобы взять «на поруки»). Начало разговора: — Ты что, Толя, еврей, что ли?.. Ему объясняют, что письмо организовали евреи. Предлагают написать заявление, что он снимает свою подпись и тогда «зеленая улица» его книгам, пошлют за границу и пр. <…>^[143]

14 мая <…> Надо бы записать рассказ Арбузова о том, как в Ялте (в Доме творчества) читали речь Го Мо Жо ^[144], да лень, приезд Садовского сбил меня [о переделках в сценарии фильма по Кассилю] и испортил настроение.

<…>

Начал читать в «Иностр. лит-ре» роман Макса Фриша «Гомо фабер»^[145].

Китайские газеты вдруг стали поносить Шолохова, объявляя его предателем революции за то, что он принял Нобелевскую премию, «чем уравнял себя с белогвардейцем Буниным и клеветником Пастернаком». Все смешалось в доме Облонских.

В тени прохладно, на солнце жарко. Зацвел каштан и начала цвести сирень^[146].

15 мая. В «Правде» и «Комс. правде» репортажи о Ташкентском землетрясении: в «Правде» бездарный — Грибачева, в «Комс. правде» — талантливый — Б. Пескова ^[147]. Любопытно, что оба приводят разные цифры разрушенных домов: Грибачев — 26.000, а Песков — более 28.000.

<…>

Прочитал роман Фриша. Хорошо написано, очень человечно, умно и волнует, хотя и начал читать с предубеждением (прочитав статью Затонского). Современная проза и без всяких штук и красивостей: манера высококлассного репортажа, это видимо и есть самая современная из всех манер. И вовсе нет приевшейся стилизации бессвязности, которая должна симулировать подлинное изображение психического, или мыслительного процесса^[148]. Содержание романа больше и шире сюжета и хочется думать о нем, уже закрыв последнюю страницу.

<…>

Все думаю о встрече в ЦДЛ с Арбузовым. <…> такие друзья в прошлом, мы не сумели сохранить эту дружбу и стали друг другу не нужны. И все — и Плучек, и Шток — тоже. Начало этому было положено в 37-м году, кажется, в их общем отношении к моей беде — отношении не то чтобы подлом, а легковесном^[149]. Потом это забылось и затянулось, но это все же было начало. <…> Арбузов хвастливо говорил о том, что его пьесы идут в Японии и Англии, но пьесы-то плохи и свой несомненно большой талант он продешевил^[150]. Мельком он сказал о том, что Женя Симонов^[151] теперь ему враг и это все, не назвав больше ничьего имени, сказал как о разумеющемся (хотя я обо все узнал недавно и в сущности бегло). За столиком сидел Лева, который слушал нас с любопытством, а потом почему-то заметил, что он завидует моему умению держаться.

16 мая <…> А Китай начал бурно бранить Шолохова, хотя у нас Шолохов считается вместе с Кочетовым ^[152] представителем идеологической китайщины. <…>

<…> Вчера смотрел свои дневники 29–30 гг. Любопытно, что помню я все несколько иначе, чем тогда записывал: какие-то факты сместились, что-то сгруппировалось, что-то забылось. Пожалуй, произошло то, что все получившее дальнейшее развитие в биографии вспоминается как более крупное и яркое, хотя тогда оно шло или наравне, а иногда и позади чего-то другого, что не получило развития. Наверно, это закономерно^[153].

Два дня работал в саду: починил сломанный забор и уничтожал сухие сучья. Это пустяки по сравнению с тем, что нужно бы сделать.

А вообще — в Загорянке очаровательно. Цветут каштаны и вишни, зацветает сирень, поют соловьи. Вот так бы и жить тут все время.

19 мая. <…>^[154]

Литинский подтверждает то, что рассказывал мне художник К. Ротов: его посадил Лебедев-Кумач, ревновавший к нему свою жену, которая была влюблена в Костю. Сам Литинский тоже сидел какое-то время.

<…> Первый выигрыш Локомотива у Зенита.

20 мая. Вчера Сарнов рассказал о демонстрации баптистов у здания ЦК. Будто бы было человек 2000. Несмотря на уговоры, не уходили. Вышел Семичастный и стал угрожать.^[155] <…> Они требовали легализации баптистского движения <…>^[156].

<…> В ЦДЛ идет пленум правления ССП РСФСР и полно разных говнюков.

<…> Купил интересную переписку Горького с Груздевым, только что вышедшую.

Приехала Эмма, усталая.

22 мая. Эмма здесь три дня. Не выходя с участка, с упоением возится в саду.

<…>

[о Горьком] Как он у нас непонят. Он и лучше и хуже своей репутации: он просто — не такой…

+++++++++++++(Окончание следует.)