Дневник

Совсем нет денег. Живу на 40 коп. в день и до смерти не хочется ездить обедать на Кузнецовскую. Обещают на буд. неделе заплатить в Ленфильме.

С утра правил и делал вставки в экземпляр воспоминаний о Пастернаке, вдохновившись письмами Орловой, Копелева и отзывом Дороша. А в общем — никому это не нужно, кроме безответственных московских интеллигентов.

27 марта. <…> Лева пишет, что Дувакина изгнали из университета за заявление на суде над Синявским и Даниэлем в их пользу (он был свидетелем)^[106].

Сижу без денег, почти ничего не ем (чай и хлеб) и не езжу на Кузнецовскую. Эммы тоже не видно.

28 марта. Никуда не выхожу, только за хлебом и чаем. Целый день ломаю голову над поправками к кассил [евскому] сценарию, результат плоховат.

В голову лезет много мыслей, но все не о том. Даже рассказ придумал про одного актера, знаменитого в годы сталинского культа, живущего с обидой на то, что забыли. Он играл волевых, положительных героев той эпохи. И вот его приглашают играть злодея той эпохи, тоже волевого, и выясняется, что он должен играть все тот же образ. Но — опять успех, встречи со зрителем и т. п. Короче — история одной […].

29 марта <…> Смотрю в кино «Перед судом истории» — фильм Эрмлера с Шульгиным. Он интересен, но конечно морально и психологически в нем победитель старик Шульгин, а не его молодой оппонент. За Шульгиным мудрость истории <…>. Как не подсказали режиссеру, что грубо неприятен самодовольством и бурбонистостью старый большевик Петров, тоже играющий роль «победителя»^[107]. <…>^[108]

Прочитал недурную книжечку Л. К. Чуковской о «Былом и думах». Надо бы написать ей письмо^[109].

30 марта <…> Сырой, пасмурный день. После дневного спектакля приезжает Эмма с пирожками с капустой. Сегодня день моего рождения.

31 марта. <…> Сломалась на «Эрике» буква «к» и продолжаю на новой Эрике…

Ездил обедать на Кузнецовскую. Письма от Н. Я. <…> и от Левы <…>

Видел Генн. Моис.^[110] Говорит, что он взял мои книги в библиотеке Н. Д. Волкова^[111], которую он разбирал. Тот их зачитал у меня еще в 48-м году.

1 апр. <…> Днем у меня прошлогодний мастер по ремонту машинок Лев Маркович. Он знает многих ленинградских писателей и здраво судит о них. Починил в моей старой Эрике сломавшийся вчера рычажек буквы «к» и почистил^[112].

<…> На съезде выступал Шолохов, будто бы обрушившийся на молодое поколение литературы. <…>

2 апр. <…> Прочитал в газетах речь Шолохова. Сквозь его обычную ораторскую клоунаду сквозит подлинка ^[113]: он бичует не только героев недавнего процесса, но и тех, кто предлагал взять их «на поруки» (по слухам, это 40 человек молодых писателей).^[114] <…> О «культе личности» никто больше не говорит. Зато о «преодолении субъективизма» — почти все. Нетрудно угадать, что это псевдоним Хрущева.

Неожиданное письмо от Ю. Короткова^[115]. Сообщает, что в план серии ЖЗЛ включена книга о Мейерхольде: автор — я. Просит сообщить согласие для высылки договора. Размер — 15 листов. Без аванса (ввиду моей задолженности). Нужно сдать рукопись к марту 1967 года. И тема, и автор согласованы во всех инстанциях. Я телеграфирую согласие.

7 апр. <…> Лева статью о книге Лебедева не сдал еще и находится в миноре. Люся получила однокомнатную квартиру и теперь ему предстоит производить обмен и окончательно съезжаться с ней, что видимо его все-таки пугает, ибо в каждом из нас живет Подколесин ^[116].

8 апр. <…> Прочитал сценарий Гребнева и Хуциева «Июльский дождь» в «Искусстве кино»^[117]. Очень современное соединение пижонства, смутного недовольства всем на свете, искренности и позы, и не без таланта. Так пишет и модный Радзинский^[118]. В чем-то это симпатично, в чем-то раздражает. И, видимо, вполне интернационально: на этом же замешан был и фильм Карне ^[119], но там было резче, грубее и правдивее по краскам. А здесь голубовато и неопределенно.

9 апр. 1966. <…> Слух о снятии Твардовского и т. п.^[120] Прочитал текст письма о «поруках» — 40 человек — лучшая часть московских писателей, от И. Г. [Эренбурга] и Каверина и Славина, и очень много знакомцев. Почему-то нет Балтера и Слуцкого и Коржавина. Но список характерный. Документ этот, бесполезный практически, — исторически — веха. <…>

10 апр. <…> Утром лежит выпавший снежок. Сегодня Пасха.

Под вечер звоню Эмме и еду к ней — первым после ссоры. Она все еще в смятеньи, в колебаниях. У меня другой характер и я так не могу^[121].

11 апр. 1966. <…> Следовало бы записать подробности любопытной истории ссоры хозяйки Марьи Ивановны Панна с любовником ее дочери художником Сашей <…>^[122].

13 апр. <…> Утром у Фрида. Я не соглашаюсь с текстовыми поправками, придуманными им и Жежеленко ^[123]. Постепенно все становится плоскостнее, примитивнее, беднее. Пора, наконец, остановиться. И так уже все упрощено до предела.

Вчера взял билеты на «Сольвейг», обедал на Кузнецовской. Эмма держится так, словно я в чем-то виноват, но она решила не объясняться. Женские штучки^[124].