Дневник

Все это очень грустно^[74].

17 фев. <…> В последнем письме Над. Як. пишет, что очень по мне скучает и хочет видеть. Мне это приятно: я считаю ее замечательной женщиной.

18 фев. <…> Кассиль рассказывает о вчерашнем бурном заседании секретариата ССП по вопросу о Синявском. Оказывается, в защиту его в суд писали К. Г. Паустовский и Л. Копелев^[75]. Был дурак прокурор и блестяще вел дело Л. Смирнов. Подсудимые апеллировали к залу. Суд происходил где-то на Баррикадной улице. Вокруг толпа. Масса иностранцев с камерами. Синявского будут исключать из ССП. <…> Мнение Кассиля — видно общее мнение многих в ССП — суд был ошибкой. Надо было поручить дело Союзу и ограничиться исключением. А сейчас будет масса осложнений и неизвестно, как из них выпутаться. На К. Г. решили не обращать внимание, а Копелева будут прорабатывать по партийной линии. Кассиль знал Даниэля, говорит о его дерзком языке. <…>

Письмо от Левы [Левицкого], нервное, с желанием что-то объяснить, смятенное. Это круги на воде после процесса. Нет в нем зрелости и даже справедливости: все субъективно и неврастенично. Собственно, это новый тур нашего старого спора (раньше о Балтере ^[76] и пр.).

21 фев. <…> Слух о раскрытии в Москве бардака, где клиентами были С[о] фронов, Грибачев и др.^[77]

22 фев. Плохо себя чувствую. Не стоило бы ехать в таком состоянии, но надо…

Помимо всего прочего (т. е. дел), когда я долго сижу в Лен-де, у меня появляется чувство оторванности от пульса, бьющегося там в Москве (ужасная фраза, но не переписывать же?). Пожалуй, я еще никогда так долго не сидел в Л-де — три с половиной месяца. <…>

На Ленфильм хожу с отвращением. На Кузнецовскую редко с удовольствием, а обычно с тягостным чувством.

Все идет не так.

И еще — эта болезнь. Не умею лечиться, не умею заботиться о себе и не умею устраиваться так, чтобы обо мне заботились. Умею только ускользнуть и спрятаться, забиться в свой угол, а одному мне всегда хорошо, и даже если не совсем хорошо, то сносно и никогда не скучно.

Ну, ладно, посмотрим, что в Москве?

4 марта 1966.^[78] Вчера вечером дневным поездом приехал из Москвы <…>

25-го <…> вечером приходит Сережа Ларин. 26-го почти целый день у Надежды Яковлевны. 27-го вечером у Ильи Григорьевича. 28-го — Загорянка. <…> 2-го <…> Едем с Колей Панченко^[79] к Н. Я. и вечер допоздна у нее. <…>

Прочитал рукопись романа А. Платонова «Котлован» о коллективизации, в условной манере, которую я не очень люблю, но вещь сильную, яркую, правдивую^[80]. Прочитал <…> несколько рассказов <…> из портфеля «Нового мира», статью некоего Г. Померанца^[81] «Нравственный облик исторической личности» о Сталине (в рукописи), одну рукопись В. Ш. (о процессе)^[82] и последние слова С. и Д. (уже бродящие по Москве в машинописи).

Фильм «Евангелие по Матфею»^[83] (выше я неверно написал название) мне скорее понравился, а многим нет. <…> В фильме просторно мыслям, он не тенденциозен. А Н. Я. фильм не понравился. А проф. Пинскому ^[84] понравился. Леве — тоже. А Домбровскому^[85] — нет.

У Н. Я. я пробыл целый день и обедал. Она очень хвалит «Встречи с П[астернаком]». — Да, это он, — говорит она. Она хорошо знала его много лет и это свидетельство ценно. Еще прочли рукопись Шаламов (ему понравилась только первая половина) и Дорош^[86], которому, кажется, понравилось. Вечером у Н. Я. появился Шаламов, потом Наталья Ивановна [Столярова]^[87], Пинский и Майя Синявская, жена героя процесса^[88]. Она некрасива, в очках, упряма, кажется очень усталой, но не подавленной. Рассказ ее о процессе, о свидании и пр. Возвращаясь, сидим в трамвае рядом. Я спрашиваю ее, что умеет делать С. кроме литературы. Она отвечает, что он даже гвоздь в стену не умеет вбить, в отличие от Даниэля, который умеет многое. <…> В общем, по всему, что до меня дошло, Даниэль мне симпатичнее, хотя он и второе лицо процесса.

Общее отношение в Москве к нему [процессу] резко отрицательное даже у тех, кто как я, не одобряет «двойной игры»^[89]. Общество выросло и осуждение за инакомыслие начинает казаться чудовищным. В этом огромный разрыв между интеллигенцией и руководством, которому чудовищным, вероятно, кажется право на инакомыслие. Боюсь, что суровость приговора еще усилит этот разрыв. <…>

Все дни, что я пробыл в Москве, этот процесс, который уже кончился перед моим приездом, продолжал служить главной темой разговоров и споров. У меня был один спор с Левой [Левицким], который податлив к общественно-стадным эмоциям и договорился до чепухи.