Дневник

Михаил Михеев

1967

Из фонда РГАЛИ № 2590: А. К. Гладков, оп.1, е.х.107 — листы не переплетены, но прошиты двумя нитками: машинопись, через 1 интервал, от 1 янв. до 31 дек. — почти без пропусков, заполнено около 200 стр.; в публикуемой выборке помечаются пропуски только внутри дневной записи; пояснения в тексте в квадратных скобках и подстрочные комментарии — публикатора.

1967 год. Записи [заглавие, под которым вклеен календарик на 1967 год]

1 янв. Ночью было чуть выше нуля, днем немножко ниже. Вчера днем приехала Эмма. Встречали новый год здесь в столовой. За столиком сидели еще Горы, Анна Борисовна Никритина, Ниновы^[23]. Ушли непоздно. И до ночи и ночью взрыв бурной чувственности. <…>

Я утром, когда она еще спала, работал над «Мейерхольдом». <…>

2 янв. Переписал набело 1-ю главу своей книги о детстве Мейерхольда. <…>

Меня несколько смущает и то, что в моем рассказе активно присутствует автор, рассуждающий, комментирующий, сопоставляющий, а не последовательное чисто эпическое изложение событий жизни. Но так уже записалось, а по опыту своей эссеистики я знаю — лучше всего я пишу, когда не задумываюсь, как нужно писать…

8 янв. Прочитал ночью когда не спалось запрещенную пьесу И. Дворецкого «Среди бела дня». Ее начинали репетировать у Охлопкова и в Александринском, но последовало вето цензуры. Пьеса о лагерях, о Колыме, в основных чертах правдивая и написанная талантливо и ярко^[24]. <…>

Вечером у меня Дворецкий, с которым говорим о пьесе. Он рассказывает о прототипах.

10 янв. Приехала Эмма, взвинченная. Тяжелые разговоры, кончающиеся, впрочем, хорошо. Звезда Венера в зимнем небе. Уехала поздно вечером.

11 янв. <…> Просмотрел № 11 «Нов. мира». Интересны воспоминания Каверина о литературной жизни в 30-х годах^[25]. Чувствуется, что они здорово порезаны, но в общем что то сквозит. Это в какой то мере параллельно моему Олеше. <…> Очерк вдовы Тарасенкова об его библиотеке^[26]. Вот, начнет сейчас создаваться миф о большом гуманисте А. К. Тарасенкове. а то, что я знаю о нем, никому даже не интересно. Конечно, он был сложным человеком, но в этот пестрый состав души входили и подлость и предательство и патологическая трусость и многое другое. <…>

Вечером знакомство с Слонимскими^[27] и Глинкой^[28]. Глинка занятен: что то гусарское. <…>

Вечером немного гуляю со Слонимским. Он рассказывает, что ненапечатано одно очень интересное письмо Горького к нему с отзывом о его романе о Ленингр. оппозиции. Горький похвалил роман, но отсоветовал печатать. — И хорошо сделал — говорит С-ий, а то я уже был бы сейчас в числе посмертно реабелитириванных… Потом он говорил, что хотел бы написать воспоминания о советской цензуре за все десятилетия.

12 янв. <…> Огромное письмо от Саши Борщаговского^[29] и коротенькое от Надежды Яковлевны^[30].

Н. Я. пишет: «стенокардия обхамела и хочет меня съесть» и «я болею»… Жалко, старуху!

Саша подробно описывает московские дела <…>.

16 янв. <…> Вечером сижу у Слонимских. Его рассказы о ненапечатанном романе об оппозиции, о роли Горького, о Горьком, о Будберг^[31], о последней встрече с Тимошей и пр.^[32] Надо бы это все записать — он сам вряд ли уже запишет^[33].

17 янв. М. б. в запрещении произведений Е. Мальцева, Бондарева, и др. есть и хорошая сторона^[34]. Это вовсе не то, что вето на книгах Мандельштама, Мейерхольда. Второе — инерция, «вечно вчерашнее», как говорил Ницше, а первое — новая черта политической жизни и это может дать любопытные последствия. <…>

После ужина снова интересные рассказы Мих. Л. Слонимского о Горьком, которые он вряд ли записывает и которые нужно записать. Подтверждение рассказа Десницкого^[35] об окружении чекистами. Как то приехали к нему М. Л. и еще некоторые. Сразу встреча с Ягодой, Авербахом, Крючковым — к нему не допускают. Но Пришвин, тряся бородой, идет один вглубь дома и добирается до одинокого А. М. смущенного и унылого. Он говорит, Пришвину, что живет, как в тюрьме, что его вроде бы арестовали… Это полужалоба, полушутка. Но так оно и было^[36]. О Крючкове^[37], зловещем и волевом. Он невзрачен (противоречие с рассказом Н. И. Анова)^[38], но очень силен физически. Странная роль и странная сила. Крючков показывал М. Л. фото: он со Сталиным. О врачах, которые за столом в отсутствии Горького несли похабщину, особенно доктор Левин^[39]. <…>