Дневник

М. А. слышал, что вернули в Большой театр арестованных несколько месяцев назад Смольцова и Кудрявцеву — привезли их на линкольне... — что получат жалованье за восемь месяцев и путевки в дом отдыха.

А во МХАТе, говорят, арестован Степун.

Сегодня мы ездили на Истру, туда, где вахтанговцы нам дали, или вернее, продали, дачный участок. Нам предлагает доктор Аникин (рекомендация Русланова) купить у него половину дачи. Но при этом с теперешним этим совладельцем — у Аникина суд. Непонятно. М. А., конечно, сразу оценил положение и сказал, что уж если строиться, то только самостоятельно. Местность очень хорошая, тишина, благодать. А как бы хорошо, действительно, иметь возможность приезжать на дачу из Москвы, жить в этой тишине. Но... не верится даже, что осилим. Подумать только, у М. А. написано двенадцать пьес, — и ни копейки на текущем счету. Идут только две пьесы — в одном театре. Откуда — отложить?

13 сентября.

Днем М. А. в консерватории с балетной группой по «Светлане» (чей-то новый балет). Самосуд его не хочет пропускать, а балетная группа уже сделала много. Головоломка.

14 сентября.

После долгого перерыва звонила Лида Ронжина, сказала, что и брат и дочь у нее арестованы, что на руках у нее остался маленький внук. Просила меня зайти.

Вчера «Светлана», а сегодня вечером М. А. у Мордвинова на заседании — по поводу поправок в либретто «Волочаевские дни». 15 сентября.

Опять работа в Большом над либретто (гусевским).

16 сентября.

Около половины первого ночи, когда у меня сидел Дмитриев, вернулся М. А. из балетного техникума — опять возня с исправлениями «Светланы» (оказывается, музыка Клебанова, либретто — Жиго).

Сильнейший ливень весь вечер и часть ночи. М. А-ча привез Габович в своей машине, он же за ним и заезжал.

М. А. приехал с мигренью.

18 сентября.

Вчера М. А. вернулся поздно от Лепешинской, где балетная группа, вместе с ней и М. А., опять ломали голову все над той же «Светланой» — рассыпается в руках либретто.

Усталость М. А., безнадежность собственной работы.

Сегодня обедал у нас Яков Леонтьевич. Я накрыла красиво стол, Яков привез пломбир. Были ребята — Сергей и Женичка. Смотрели в рот — Мише и Якову — все время ожидая смешных вещей, — как чеховский дьякон.

19 сентября.

Утром звонок по телефону из Вахтанговского театра, приехал кто-то из дирекции Свердловского театра, хочет поговорить с М. А. относительно пьесы.

— Которой? — спросила я.

— «Дон-Кихота», — после паузы удивленно ответил этот приезжий — Георгиевский.

Условились, что напишет из Свердловска.

А вечером Акимов Ник. Пав. звонил — о том же. Приедет завтра утром.

Как все повторяется. М. А. напишет пьесу — начинается шевеленье, звонки, разговоры, письма. Потом пьеса снимается — иногда с грохотом, как «Мольер», иногда тихо, как «Иван Васильевич», — и наступает полная тишина.

Сегодня вечером М. А. сел за правку июньского экземпляра «Мастера и Маргариты».

20 сентября.

Сегодня утром пришел Акимов, сказал, что вахтанговцы совершенно очарованы «Дон-Кихотом». Он хочет прочесть. Расхвалил свой театр (комедии?).

Прочитал пьесу тут же, сказал, что сейчас ничего не будет говорить, а вечером — надо, чтобы все осело. Позвонил вечером, по словам М. А., разговор был утомительный и нудный. С одной стороны — он чего-то не понял, а чего — неизвестно. Но с другой стороны — хочет ставить, просит прислать экземпляр пьесы в Ленинград в дирекцию и не заключать договора ни с одним ленинградским театром — не предупредив их.

21 сентября.

Утренние газеты. Гитлер хочет обрушиться на Чехословакию. Неужели возможна война?

М. А. ушел в филиал. Потом встретились с ним в дирекции у Якова Л. Яков убеждал, что мы идеализируем Дмитриева, что на самом деле он — плохой человек, грубый, эгоистичный и чрезвычайно практический.

Больно слышать — Яков все подкреплял фактами.

Одно только, что Дмитриев, как очень талантливый, очень сложный, очень запутанный человек, — действительно может как-нибудь неожиданно обнаружить и дурные черты. Или вернее, бывают периоды в его жизни, когда живущая в нем трусость вдруг подымается и заливает его. И тогда он оборачивается своими дурными свойствами. Яков Л. никогда его не любил и, как сам говорил, — ревновал к нашему исключительному отношению к Дмитриеву.

М. А. познакомился с Давыдовой и Мчедели. Разговор на ходу об опере, о пианисте.

Мучения М. А. со «Светланой». Самосуд ни за что не хочет пропустить этот балет. Хочет, чтобы М. А. разгромил либретто.

А что там громить? Не лучше, не хуже других. Балет как балет. (М. А. рассказал мне содержание.) Сделано уже много и макеты уже готовы.

А вечером тоже удовольствие: чтение либретто Городецкого: «Дума об Опанасе». Боже! М. А. сидел с красным карандашом, подчеркивая те места, которые необходимо изменить.

Но между всеми этими делами — постоянный возврат к одной и той же теме — к загубленной жизни М. А.