Дневник бессмертного

Не в силах больше противиться страсти, не в силах отвести взгляда от ее совершенных форм, я приблизился. Победная улыбка коснулась ее губ, а пальчики принялись торопливо расстегивать пуговицы на моей рубахе. Вскоре моя одежда тоже оказалась на полу. К ним присоединились и ножны с черненым кинжалом отца Яна. Подчиняясь нежным рукам, любимым губам, я, не сдержав стона, опустился на ее пылающее, желанное тело, и мир исчез. Боже, как я мог жить без нее!»

Услышав скрип двери, я едва успела захлопнуть дневник, как в комнату заглянул Влад. Надеюсь, мое пунцовое лицо меня не выдаст…

– А… ты тут. – Он бросил взгляд на дневник, на закрытый ноутбук и зашел. – Не помешаю? Я думал, ты уже спишь.

– Хм… – Я смерила его подозрительным взглядом и села. – Если ты думал, что я сплю, зачем тогда пришел?

Он словно не услышал моего вопроса. Прошелся по комнате, все внимательно разглядывая, и уселся на корточки в паре шагов от меня.

– Вижу, трудности с дневником исчезли?

– А не объяснишь, отчего они возникли? – Я смело встретила его взгляд. Смущение как-то само собой исчезло.

Почему? Ну почему меня так волновал образ из дневника, а тот, кто его создал, заставлял испытывать гамму чувств – от интереса до глухого раздражения? Не потому ли, что между этими двумя лежала непреодолимая пропасть в четыре сотни лет?

– Видишь ли… Бессмертные очень хорошо владеют даром иллюзии. – Влад осторожно коснулся ветхого переплета, словно от его прикосновения дневник мог рассыпаться прахом. – Я пожелал, чтобы ты сама поняла все, что есть на самом деле, но… увы. Ты видишь только то, что лежит на поверхности.

– Что ты хочешь сказать? – Я нахмурилась. – Все, что я читала и переводила… этого ничего не было?

– Ну почему же? Было. Только ты читала записи не в дневнике, а здесь. – Он коснулся своего лба и грустно усмехнулся. – Все изменилось. Даже ты…

– Потому, что я ничего не помню? – Я вызывающе сложила руки на груди. – Может, потому что меня, в отличие от Катарины, ты скорее пугаешь и злишь, нежели вызываешь страсть?

– Это нормально. – Он поднялся. – Я даже готов смириться, что в теле, о котором я грезил все эти века, живет совсем иная душа… Только бы это помогло мне…

– …не дать княгине Софии вернуться в наш мир? – закончила я за него. – Почему ты ее так ненавидишь? Из-за жестокого детства? Обращения в бессмертные?

Влад ответил мне долгим, ничего не выражающим взглядом и с усмешкой качнул головой, вот только в его голосе плескалась боль.

– …только бы это помогло мне вернуть Катарину. Все остальное я готов пережить тысячу раз снова.

– В ее смерти виновна мати?

Он едва заметно передернул плечами.

– В ее смерти виновен я.

Я встала и шагнула к нему.

– Знаешь, что бы ни произошло тогда, уверена, Катарина, где бы ее душа сейчас ни была, не держит на тебя зла. Скорее, она жалеет, что пришлось покинуть того, кого она любила больше всего на свете.

Его черные глаза прищурились, не отводя от меня тревожащего взгляда.

– Ты думаешь, что можно полюбить чудовище, не дорожащее ни жизнями любимых, ни вечностью врагов?

– Обвинить можно кого угодно. Гораздо сложнее понять.

– Да, я помню… На последнем вечере у Андруша ты очень красиво мне об этом сказала. – Он протянул руку и едва коснулся моей щеки. – Что бы ни случилось, я не дам тебе умереть. Снова. Улыбнись. Не люблю видеть печаль в лицах людей. Люди должны быть… мм… счастливы.

– Где-то я это уже слышала… – насторожилась я, но Влад не удостоил меня ответом. Просто вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь.

Глава девятнадцатая

Обман или мечта, не понимаю,
Но принимаю правила игры
И словно свечка, таю, таю, таю,
Когда меня огнем сжигаешь ты!

Несколько секунд я стояла, лихорадочно пытаясь вспомнить что-то ускользающее от меня и, охнув, бросилась за ним.

– На последнем вечере я говорила о своей работе… Андрушу! – Распахнув дверь, я обличительно наставила на него палец и принялась наступать. – Негодяй! Значит… Значит, это был ты? Ненавижу! Не-на-ви-жу!

Ответив мне нахальной ухмылкой, он уселся на диван, раскрыл книгу и, закинув ногу на ногу, глубокомысленно кивнул.

– Именно твои чувства отличают тебя от подлинника.

– Что?! – Ярость выплеснулась наружу. – Значит, я – фальшивка?!