Дневник библиотекаря Хильдегарт

Она протягивает мне вырванную из какого-то старого польского журнала фотографию. Я смотрю на фотографию, и у меня захватывает дух. На фотографии – мужчина и женщина, въезжающие в гетто; дежурный охранник со свастикой на рукаве проверяет у них документы. У женщины – ЕЁ лицо. Сходство до такой степени разительно, что на какую-то долю секунды я начинаю подозревать мистификацию, фотомонтаж… Но нет, фотография подлинная. И женщина на ней – настоящая. В точности, до мельчайших деталей похожая на ту, что сидит рядом со мной на скамейке.

— Это я, - говорит она. – А это Янек, мой муж. Ян Рутенберг. Мы поженились всего за два года до этого. Мне говорили, что я могу не ехать с ним в гетто, потому что я не еврейка, но, во-первых, по бабушке я всё-таки еврейка, просто они не знали, а во-вторых… ну, не могла же я его оставить. Я его любила. И сейчас люблю. Но не знаю, где его теперь искать. Я могла бы написать в Польшу, я ещё помню язык и всё такое… но мне же никто не поверит. Подумают, что я сумасшедшая. Может, они и правильно подумают… только… мне всё равно без него плохо. И я всё жду – вдруг он как-нибудь сам объявится, а? Как ты думаешь? Его ведь не убили? Мне кажется, если бы убили, я бы чувствовала. А я не чувствую, нет. Я уверена просто, что он живой.

Она смотрит на меня, а смотрю на неё. Смотрю – и проникаюсь помимо воли какой-то дикой, абсурдной, фантастической верой в то, что всё это – правда. Тем более что в лице её нет и следа безумия. Глаза её ясны и печальны; она виновато улыбается и слегка теребит подол рубашки.

— Ты прости меня, что я тебе всё это рассказываю. Но мне как-то больше некому… Да и рассказывать, честно говоря, особо нечего. Я очень мало что помню. Руки его помню. Голос помню… глуховатый такой.. и очень такой…родной какой-то… хороший… Ещё лампу у нас на столе, с оранжевым абажуром. От неё ещё на полу был такой ровный жёлтый круг. Помню ещё буфет - старинный, с такими витыми лилиями на стёклах. Попугая в клетке помню. Но это всё было ещё до гетто. А потом – вообще одни обрывки. Потому что я всё время боялась. С утра до ночи один страх был – за него и за себя. А он вообще ничего не боялся, представляешь? Я таких мужчин потом не видела. Знаешь.. очень грустно без него иногда. Нет, я не всё время о нём думаю, нет, ты не думай. Если всё время думать, так с ума можно сойти. Но иногда думаю. И тогда мне очень грустно.Ты напиши про это в своём компьютере, ладно?

— А ничего? Ведь это – очень личное, твоё.

— Ничего. Я разрешаю. Вдруг он как-нибудь прочитает и найдёт меня. Нет, я не очень надеюсь, конечно. Но всякое бывает, ведь правда?

Да, думаю я, глядя на её нежное, виноватое, тоскующее лицо. Бывает всякое. До такой степени всякое, что нам с Горацио и не снилось.

— Она не очень морочит вам голову? – спрашивает меня её сестра, когда я иногда провожаю её до дома.

— Нет, что вы, - говорю я. – Мне с ней хорошо. Скажите, а она правда знает польский язык?

— Правда, - помедлив, отвечает сестра. – Мы сначала думали, что она врёт и выдумывает. А польские журналы просто так листает, делает вид, что понимает. А один раз к нам с ней на улице туристы польские подошли, дорогу спросить. Так она так бойко с ними чесала по-ихнему – я просто обалдела. И главное, мы никак не поймём, где она выучилась. Она ведь из дома почти не выходит.. и не ездит никуда – ни в магазины книжные, ни в библиотеки. Учебников и самоучителей дома нет. По телевизору польскому языку тоже не учат. Да и не смотрит она телевизор…

2007/05/30 дети

... Мой друг, мы живём в странное время, и я это понял.

Отрывок из романа, написанного одиннадцатилетней девочкой. Ефимия с её рукописью в шляпной коробке отдыхает. Отрывок Аболютно Подлинный, фактически не отредактированный. Мы исправили только слишком явные орфографические ошибки, но лексические, стилистические и пунктуационные особенности оставили без малейшего изменения.

«Жизнь, Любовь и Искусство всё это приблизительно».

Прим. Издателя. Почему всё это приблизительно, я не знаю. Автор, который с тех пор успел изрядно вырасти и фактически состариться, тоже не может припомнить, в чём тут дело. Возможно, имелось с виду, что это первоначальный, «приблизительный» вариант заглавия. А возможно, и то, что всё в нашей жизни – и любовь, и искусство, да и сама жизнь - весьма условные и приблизительные понятия.

Мы публикуем это не для того, чтобы с высоты своей взрослой глупости поглумиться над простодушием ребёнка, а чтобы показать, как интересно в детском сознании трансформируются привычные образы и штампы приключенческих романов.

Итак.