Дневник библиотекаря Хильдегарт

А я поймала себя на том, что ждала, что несчастный монах прочитает-таки нехорошее заклинание и спасётся. Хотя прекрасно понимала, что если он его прочитает, то уж точно не спасётся – ни в коем случае. Но всё равно. Всё равно. Так хотелось оттянуть эту тягостную, бессмысленную гибель. Выгадать у вечности хотя бы ещё пару лет. Пусть ценой предательства, ёлки-палки. Пусть. Лишь бы выгадать. Лишь бы не этот ужас…

— Как хорошо, что всё хорошо кончилось!

Как он это понял в свои четырнадцать лет? Я ему это не объясняла. Всё-таки, я никудышная крёстная.

Пару дней назад уже другой молодой человек - сын моей подруги и тоже мой крестник - шарил по полкам моего шкафа и выкопал откуда-то «Отходную молитву».

— Ух, ты! С Мики Рурком… Старый какой-то, да? А я не смотрел. Давай поставим, а?

— Ты разочаруешься. Это только с виду боевик, а на самом деле мелодрама.

— Фиг с ним, пускай мелодрама. Давай посмотрим.

И мы сели смотреть эту длинную, изобилующую затёртыми штампами, но всё же чем-то неуловимо цепляющую тягомотину. Ирландский террорист по ошибке взрывает школьный автобус, после чего у него что-то случается с головой и он уже не может жить, как раньше. А как жить по-другому – не знает. И вся его дальнейшая недолгая жизнь – сплошная цепочка ситуаций, в которых надо выбирать между этими "как раньше" и "по-другому". Он делает выбор. Разбитое, искорёженное тело уносят на носилках, бывшие партайгеноссе молча провожают носилки взглядом. Дальше – тишина.

— Фигня какая-то! – резюмирует мой крестник. Кстати, ему тоже четырнадцать. Или чуть больше.

— Я тебя предупреждала, – отсморкавшись, обиженно напоминаю я.

— Да не поэтому фигня! А потому, что всё неправильно!

— Что – неправильно?

— Зачем он погиб? Он же не должен!

— Как это – не должен?

— А вот так! Он же главный герой. Главный герой не должен… Так не бывает.

— Мне кажется, у него не было выхода. По-другому он не мог спасти девушку и священника. Только так. И потом… это было его покаяние.

— Чего-чего?

— Он не мог себе простить, что из-за него погибли дети. По сути дела, он наполовину умер уже тогда, на дороге, когда увидел, как они взорвались. И он не мог иначе искупить эту вину, как только… ну, такой вот ценой. По-другому не получалось. Никак.

Я знаю, что говорю не то и не так, но не знаю, как сказать иначе. А крестник по-прежнему недоуменно хмурится:

— Нет, пусть бы он их спас, эту девушку и дядю этого её… Но сам-то он при этом зачем погиб?

— А как иначе? С такой высоты падать – это всё равно убьёшься, тут по-другому не выйдет.

— Пусть бы он разбился, но не насмерть!.

— Я понимаю, тебе его жалко, этого Фелана. И мне его жалко. Но…

— Да при чём тут «жалко – не жалко»! – раздражается крестник. – «Жалко» - это всё ерунда! Просто - он же ведь главный герой? Главный! Он хороший? Хороший. Тогда зачем же он разбился? Так же не бывает! Он должен был всех победить, а сам остаться… А девушке пусть бы сделали операцию, чтобы она стала видеть. А то – зачем она слепая? Так же ведь нельзя. Это же тоже неправильно.

Я сбита с толку. И мы в своё время были нормальными людьми, любили благополучные финалы и не любили, когда хорошие герои погибают. И мы ревели, когда какой-нибудь Искремас прикрывал ветошью спящую в телеге девочку, стегал лошадь, чтобы та быстрей бежала вперёд, а сам поворачивался и со вздохом шёл назад, прямо на торчащие из кустов дула. Мы догадывались, что это сейчас девочка улыбается, потягиваясь в телеге под нежным утренним солнцем, а потом-то она проснётся, увидит, что нет с нею её ненаглядного Искремаса, нет и не будет никогда,– и улыбаться перестанет… И, вообразив себе эту картину, мы ревели и страстно желали, чтобы всё кончилось по-другому и Искремаса всё-таки каким-нибудь чудом не убили. Ревели – но понимали при этом, что бывает так, когда по-другому нельзя. Нельзя, и всё тут. Либо герой погибнет, либо перестанет быть героем. А станет тем, о чём и говорить-то, в общем, не хочется. Мы это понимали. А они теперь – не понимают. И в этом не их вина. Они уже приучены к другому жанру с другими законами. Когда хороший герой идёт по трупам убитых им нехороших героев и в финале, весь покрытый потом и кровью, на крупном плане целует героиню – ни в коем случае не слепую, не глухую, не косую и не рябую, а такую, как надо. И торжествует добро. С кулаками. С хвостом и острыми рогами. И Гамлет, перешагивая через тела отчима, матери и бывшего друга, садится на окровавленный трон, водружает на себя корону и женится на Офелии, которая вовсе не сошла с ума и не утопилась, а просто немножко поваляла дурака в дворцовых коридорах, чтобы попугать окружающих и снять стресс…Женится и делается справедливым правителем. И правит долго, разумно и счастливо. Кажется, примерно так было в версии Сумарокова. А до него – в самом первоисточнике. Правда, в первоисточнике с долгим и справедливым правлением у Гамлета как-то не заладилось, но это уже детали…