Дневник библиотекаря Хильдегарт

Лишнего платья не нашлось, и пришлось облачить Пришельца в старенькую ночную сорочку с цветочками, оставшуюся от какой-то давно погибшей куклы. Сорочка подходила Пришельцу, как корове седло, и даже меньше, но, поразмыслив, я поняла, что он будет одинаково странно смотреться в любом наряде, и успокоилась. От родителей я благоразумно утаила его прежнее место обитания, и они позволили ему остаться у меня.

Не могу сказать, чтобы я его боялась. И уж точно – не любила. Это было какое-то до такой степени странное, насквозь чужое, непонятное, хотя и, безусловно, разумное существо, что невозможно было понять, как к нему относиться. До сих пор удивляюсь, кому пришло в голову сделать такую странную куклу. С ней нельзя было играть, поскольку она изначально, по определению, не вписывалась ни в какую игровую ситуацию – ни в сказочную, ни в бытовую. Её нельзя было нянчить, поскольку она явно была значительно старше меня. С ней нельзя было разговаривать, потому что я не знала её языка, а она – моего; причём не было никаких шансов на то, что эта ситуация когда-либо изменится. Ей нельзя было довериться, потому что она была другая. Я не знала, как её зовут. Я вообще не знала, она это, или он, или вообще нечто третье, совсем уж непонятное. Поэтому всё, что нам оставалось – это просто жить рядом друг с другом.

Мы прожили так года два. Всё это время Оно сидело на полке рядом с моим прикроватным ковриком. Иногда меня за что-нибудь ставили в угол по другую сторону от этого коврика. В раннем детстве я считала это наказание тяжёлым и унизительным, а потом – дурацким и бессмысленным, и подчинялась только ради того, чтобы дать родителям возможность почувствовать себя строгими и беспристрастными людьми. Стоя лицом к стене, я изредка встречалась взглядом с длинными, в пол-лица, глазами моего Пришельца. В них переливалась ледяная космическая бездна, и странные созвездия складывались в неведомые мне мифы и легенды, и я вздрагивала и придерживала локтем обмирающее от радостного ужаса сердце. И помню ещё, как уже позже, уже будучи первоклассницей, я переписывала по вечерам под лампой уходящие в дурную бесконечность ряды кривых палочек и крючочков и нет-нет да и поглядывала туда, в сторону полочки. И привычно вздрагивала, как от удара током, и прежде чем опять уткнуться в прописи, некоторое время сидела, зажмурившись и переводя дыхание. А закрыв тетрадь, опять косилась в сторону полочки и спрашивала у кресла, прикрытого газетой.

— Пап, а откуда появилась первая звезда?

Папа выглядывал из-за газеты, как из-за щита, и обречённо улыбался:

— Можно подумать, что ты знаешь, откуда появились остальные.

— Пап, ты же сам прекрасно понимаешь, что это не ответ.

— О, господи. – Газета с нежным шелестом падала на пол, прямо под торшер. А я немедленно перебиралась поближе к креслу и садилась напротив, поджав по-турецки ноги и предвкушая.

А потом пришёл очередной Новый год, и я опять болела, но не отрадно, а как-то вяло и тягостно. И мама, прибираясь в квартире, вдруг посмотрела на Пришельца, покачала головой и сказала мне:

— Тебе не надоело это страшилище? Ты же с ним даже не играешь.

Не помню, что я ей ответила – кажется, попыталась уклониться от этой темы, но она почему-то была настойчива.

— Может, мы её всё-таки выбросим? Ну, невозможно же барахло это до бесконечности собирать… И потом – ты большая уже для таких кукол. На что она тебе?

В те годы я была значительно менее сентиментальна, чем теперь, и довольно легко расставалась с ненужными вещами. И в ответ на мамину настойчивость я вяло пожала плечами, выбралась из-под пледа, взяла Пришельца и положила в мусорное ведро. Как ни крути, он мне действительно был без надобности.

Все новогодние каникулы мама безуспешно пыталась добиться от меня, что же такое со мной творится. А я сама не знала, что ей сказать. Я бродила по квартире, кутаясь в халат и кашляя, смотрела на кислые серые облака, на грязный снег с той стороны подоконника, на обрывки ёлочного дождя на голых ветках, и некуда было теперь деваться от тяжёлой тоски и обыденности, и хотелось только лечь, свернуться ёжиком и никогда ни о чём больше не мечтать… Выздоровев, я на всякий случай обошла все ближайшие дворы и осмотрела мусорные баки, но, конечно, было уже поздно.