Дневник библиотекаря Хильдегарт

А потом придут ещё всякие Гости и Родственники. А когда они уйдут, мы с Собакой сядем на краешек дивана и будем смотреть на застенчиво топчущееся на нём смешанное стадо из Мишек, Зайцев, Овец и Коров. Потом я извлеку из этого Стада какого-нибудь наиболее безобразного Мишку – с ангельскими крылышками, в белом венчике из роз, с гармошкой-трёхрядкой. Один глаз – где-то возле уха, другой - впритык к переносице. Я посмотрю в эти глаза, глубоко вздохну и понесу его на помойку. Он будет криво и ободряюще улыбаться из-под криво надвинутого на лицо венчика. Я занесу его над мусорным ведром и задумаюсь над тем, что кто-то ведь старался, пришивал эти глаза именно так, а не иначе, и присобачивал эти крылышки из обломков настоящих куриных перьев, и всовывал в лапы эту дивную ядовито-жёлтую гармошку – а я сейчас возьму и грубо над всем этим надругаюсь и посмеюсь. И в конце концов, ёлки-палки, как может творение отвечать за своего создателя? Не может и не должно. А медведь этот, сволочь, будет смотреть на меня своими косыми глазками без всякой опаски, даже не изображая тоску и беззащитность во взоре, в уверенности, что ему и так ничто не угрожает в моих безвольных, сентиментальных руках… И остальное Стадо будет злорадно топтаться на новой обивке моего дивана, и подхрюкивать, и подмыкивать, и подбякивать, и торжествующе скалиться в мою беспомощно сгорбленную спину. Часть из них впоследствии разбредётся по всяким моим знакомым детям, но и эксплуатации детской святой всеядности тоже есть предел, поэтому большинству этих существ придётся доживать век в моей квартире. Которая уже давно похожа на одну большую детскую, где обитает странное, видимо, не очень счастливое дитя, родители и опекуны которого заняты чем угодно, только не формированием у ребёнка хорошего вкуса.

Они сидят на креслах, диванах и полочках, кротко ухмыляются, собирают пыль и портят мне репутацию. Изредка их грызёт и треплет моя Собака, но это им как слону дробина. Я их побаиваюсь и жалею. Их невозможно не бояться и не жалеть. Особенно страшны и душераздирающи те из них, которые умеют ходить и разговаривать. Когда я вечером возвращаюсь с работы, их собратья, ещё не подаренные мне, поют и пляшут в подземном переходе. Жёлтые и голубые Коровы кружатся на задних ногах, жужжат, скрежещут, притоптывают копытами и выкрикивают натужно-радостные приветствия на каком-то неизвестном мне, страшном языке. Они похожи на каких-нибудь нищих диккенсовских сироток, которых жестокие хозяева заставляют петь и плясать на морозе ради заработка. И хотя я знаю, что на самом деле никакие они не бедные сиротки, а такие же нахальные сволочи, как их родня, оккупировавшая мою квартиру, всё равно сентиментальность помимо моей воли подкатывает мне к горлу упругим слезливым комком, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выкупить их всех оптом. И, пробегая мимо, утешаю себя сознанием того, что всё равно они рано или поздно окажутся у меня.

Иногда по вечерам я сижу на свободном краешке дивана, смотрю в их наглые оккупантские лица и мечтаю о том, чтобы какой-нибудь добрый волшебник раз и навсегда избавил меня от их присутствия. Под конец этих мечтаний мне становится так грустно и неуютно, что я принимаюсь целовать их в кривые розовые носы, чихать от пыли и умолять, чтобы они меня не покидали. Они тихо ржут над моей душевной слабостью и снисходительно заверяют, что никуда не денутся. И я с облегчением вздыхаю и иду искать пылесос.

26 декабрь 2008 г. Как я справляла Рождество

Рождество мы с Собакой встречали в скверике перед чьими-то чужими домами.

Мы стояли под ёлкой, сплошь усыпанной рождественскими воробьями. Они грелись в тёплых испарениях, поднимавшихся снизу, из подземных люков. Говорят, что в Рождество даже сточные городские воды на пару часов превращаются в дорогое вино, поэтому не исключено, что воробьи были пьяные. Они спали на ветках, совершенно круглые, как шары, изредка встряхивались икали и что-то бормотали во сне. В небе над ёлкой висела звезда, слегка запотевшая от пара, но всё равно довольно яркая. Она отражалась в витрине крохотного салона красоты «Мадам Кати». С витрины навстречу ей улыбалась голова Медузы Горгоны с красиво уложенными змеиными локонами. Напротив Медузы торчал козырёк подъезда и смутно белели привинченные под ним таблички с надписями: «Принтеры – 1., Шредеры – 2., Шпильманы – 3.» Около каменной женщины, сидящей посреди скверика с каменным мальчиком на коленях, кто-то оставил пластмассовый грузовик без одного колеса. Мальчик всё смотрел и смотрел на него, не сводя глаз, но никак не решался наклониться и поднять. Снег хрустел и переливался в темноте, как россыпь грязноватого пилёного рафинада – в детстве я видела такой в бакалейном магазине. А сбоку, за забором детского сада, шелестели обрывки мишуры на голых ветках и гулко кашлял снеговик.