Дневник библиотекаря Хильдегарт

— Ага. Это интересно. Это пойдёт. Ему ещё нужно имя, как я полагаю.

После небольшой оживлённой дискуссии мы решаем, что его зовут Огюстен. Огюстен Дюдик. Благозвучно и немного старомодно. Не забывайте про ударение на последний слог.

— Ещё ему нужна проблема, - заявляю я. – Меня учили: чтобы герой был полнокровным и сразу вызвал интерес читателя, ему обязательно нужна проблема.

— И какое-нибудь увлечение! – добавляет мама. – Чтобы такое… на грани с придурью. Он же инспектор!

— Да, - соглашается папа. – Причём из увлечений сразу исключаются: пьянство, пристрастие к кокаину, обжорство, гурманство, донжуанство, стремление все свои обязанности переложить на собаку, а также стремление любой ценой обратить преступника в католичество. Из проблем исключаются: пристрастие к игре на скрипке по ночам, пристрастие к игре на волынке по ночам (эта – особенно), пристрастие день-деньской сидеть на лавочке с чулком и наблюдать за односельчанами, пристрастие к чайным розам, чрезмерная развязность, чрезмерная закрытость, незнание местных обычаев, невеста, погибшая по пути к алтарю, и близкий друг, пишущий о нём мемуары… Что же остаётся? Да фактически ничего не остаётся! Получается какая-то амёба – образец умеренности и аккуратности!

— Ничего подобного! – не соглашается мама. – Если подумать, то ещё полно можно найти.. и пристрастий, и проблем, и чего хотите ещё… Да! Не забудьте, что он должен что-то расследовать такое… небанальное. Какая-нибудь такая история… ну, что-нибудь эдакое, вы понимаете.

— Огюстен Дюдик, - с тихой улыбкой повторяет Туська, сидя между диванными подушками и сияя очами.

Я чувствую, что она уже готова в него влюбиться. Но время позднее, мне пора уходить. И мы так и не успеваем ничего придумать про Огюстена Дюдика. Его внешность, проблемы, пристрастия, странности и увлечения, а также, собственно, само дело, которое он намеревается расследовать в ближайшее время, - всё это так и остаётся неопределённым и невыясненным. Я чувствую, что Туська и сама сможет придумать про него что-нибудь эдакое… ну, вы понимаете, но ей нужен какой-то зачин. Какая-то база, на которую она могла бы опереться. А я, как на грех, совершенно не умею сочинять детективы. И все эти милейшие инспекторы и сыщики, с усами и без усов, с шевелюрами и без, со скрипками, с волынками и японскими барабанами, в сущности, так мало мне знакомы, что все как-то кажутся на одно лицо. Если бы кто-нибудь из вас помог нам с Туськой какой-нибудь идеей, мы были бы ему чрезвычайно благодарны. Нет, я ни на чём не настаиваю, но – вдруг кому-то тоже захочется поиграть в эту игру? Право, это было бы чудесно.

Только не забывайте, пожалуйста, про ударение на последний слог. А также про то, что я, в отличие от Туськи, совсем не знаю французского языка.

21 январь 2009 г. Из непридуманного

Мои соседки с нижнего этажа. Сёстры Мирра и Кира. День рождения у них в один день – девятнадцатого января. Они отнюдь не близнецы, просто так совпало. А разница в возрасте у них приличная – чуть ли не в двадцать лет. Они стройны, кокетливы и очень хороши собой. Обе с носами, как у Анны Ахматовой, с тонкими подвижными бровями и не с чёрными даже, а с тёмно-синими, в черноту, глазами, громадными и блестящими, как мокрые сливы. Обе занимаются историей народно-демократического и рабочего движения в странах Восточной Европы. Носят изумительные блузки собственного пошива: из ткани в мелкий цветочек или в горошек, с высоким, под подбородок, сборчатыми воротничком, мелкими рюшами вдоль пуговец и приподнятыми, сильно присборенными плечами. Мы вместе придумали название для этих блузок – перовки. Ну, как у Льва Толстого – это толстовки, а как у Софьи Перовской – перовки. В прежние времена, когда они меня приглашали на свой день рожденья, то обязательно пели дуэтом под гитару старые революционные и тюремные песни. В их исполнении они звучали нежно и ностальгически.

Вот мчится троечка лихая,

Урядник скачет на коне,

А чьяй-то чьяй-то дорогая

Стоит и плачет в стороне.

А в прошлом году Кира, младшая, вышла замуж и переехала в Химки. А Мирра осталась. Она не унывает, бодро переносит одиночество, по-прежнему поёт под гитару про дело измены и совесть тирана, только немножко сгорбилась и стала прихрамывать.

— Кирочка мне редко звонит. Но это же понятно – ей сейчас немножко не до того. И потом – она дурочка такая! Вы не представляете, какая она глупышка! Представляете, Танечка, она вздумала ревновать ко мне своего Семёна Марковича! И воображает себе, что я тоже его ревную и страдаю! Я, конечно, выжила из ума, но не настолько, чтобы в свои семьдесят два иметь виды на молодого, шестидесятилетнего мужчину!