Дневник библиотекаря Хильдегарт

СУДЬЯ. Свидетель вы можете занять место в зале суда. Что там у вас в руках? Адвокат защиты?

Инга, я люблю тебя, верь мне! Больше я за всю жизнь не скажу ни слова!

Сергей был добрый, военный да еще и врач!

Мареев хотел женится, только, чтобы уйти от реальности.

6 март 2009 г. Он для меня "Тарара" сочинил!

Любите ли вы музыку Сальери так, как я её люблю? Особенно – «Тарара». Особенно – в постановке Мартиноти 1988 года (Schwetzinger Festspiele)

Описывать это словами так же бессмысленно, как пытаться получить представление об этой опере, читая её либретто в трескучем и, по всей вероятности, весьма близком к оригиналу переводе Щепкиной-Куперник. Вообще читать либретто в отрыве от музыки и постановки – занятие смешное и неблагодарное, а уж в этом случае – и подавно.

Но как хороша постановка, люди! Как же она, ёлки-палки, хороша!

Пролог. Наивный и праздничный философский трактат в лицах и аллегориях. Жемчужно-серые, голубые и бежевые тона с вкраплениями бархатистого шоколада. Кружевная воздушная тяжеловесность позднего барокко, как она есть. Музыка хороша до того, что пересыхает в горле и кружится голова – от предвкушения. И, право слово, есть, что предвкушать.

Интрига сама по себе занимательна и где-то напоминает «Морского ястреба» Сабатини, явно написанного под впечатлением «Тарара». Условно-восточный тиран Атар похищает у одного из своих военачальников, Тарара, его жену – отчасти потому, что она ему понравилась, но главным образом ради того, чтобы нагадить самому Тарару, которого в последнее время как-то уж слишком сильно полюбил народ и, что ещё хуже, - армия. Тарар не знает о том, кто истинный похититель, и прибегает к своему государю за помощью и защитой. Изумительно поставленная и сыгранная сцена. Перед вальяжным и усатым Атаром тощий, как щепка, узкоплечий и всклокоченный Тарар выглядит, как мокрая дворняжка перед ротвейлером. Он по-детски обиженно плачет у ног господина и просит, чтобы тот помог ему найти и наказать похитителей. Атар, не скрывая удовольствия от происходящего, стыдит его за то, что он, его лучший солдат, распустил сопли из-за бабы, и в утешение предлагает ему любую красавицу из собственного сераля. А Тарар не видит и не понимает, что над ним глумятся. Он невероятно трогателен, почти комичен в своей уверенности, что найдёт сочувствие у господина, которому так долго и преданно служил. Ховард Крук, исполняющий эту партию, играет свою роль так, что невозможно оторвать от него глаз. И тот неуловимый момент, когда он встряхивается и вдруг из печальной дворняги превращается в обозлённого фокстерьера – блистателен. Как всё это можно сыграть, я просто не понимаю. А ведь при этом надо ещё и петь! И КАК петь, чёрт побери!

Впрочем, там все одинаково хороши. И Атар с его изумительным тяжёлым баритоном, и совершенно неподражаемый евнух Кальпиджи – некая вариация Фигаро, тайная и главная пружина всего действия, приводящая всё к благополучному финалу… И Астазия, жена Тарара, и верховный жрец с потрясающими бараньими рогами и козлиной бородой – все, абсолютно все бесподобны. Постановка не просто наполнена, а переполнена действием и жизнью. Ни намёка на пафос и одеревенелость при абсолютно классических костюмах и декорациях. Жесты, позы, ужимки, ухватки, постоянное и на редкость естественное переплетение пронзительной сентиментальности и мягкой самоиронии. И – море чувства. Живого, человеческого, ни на йоту не «условного» и не «оперного» чувства. Интрига развивается стремительно и на редкость логично:

( Прочитать целиком)

5 март 2009 г. Из невыдуманный историй

У тёти Сельмы – длинное пятнистое лицо, всё в резких глубоких морщинах, как у деревянных литовских фигурок. А глаза – ярко-синие, длинные, девичьи, как у Огневушки-Поскакушки. Они ничего не видят, эти глаза, уже много лет ничего не видят, совсем. Они и синими-то такими кажутся не столько из-за радужки, сколько из-за непомерно расширенного зрачка. Почему-то я стесняюсь в них смотреть.

— Вон – Наташенька наша идёт, - говорит тётя Сельма, стоя у окна своей квартиры на девятом этаже. – Что-то поздно как сегодня.

А за окном – непроглядная темень, ни один фонарь не горит. Я вглядываюсь в эту темень, но ничего не могу в ней различить, тем более – с такой высоты. Вглядываюсь до тех пор, пока не вздрагиваю от длинного звонка в дверь.

— Привет, - говорит моя подруга Наташка и суёт мне сумку с продуктами. – Здрасьте, тётя Сельма!

Тётя Сельма равнодушно кивает и уходит в свою комнату, чтобы больше оттуда не показываться.

— Ты думаешь, она такая, потому что слепая? Ничего подобного. Она всю жизнь была такой, сколько я её помню. Сроду ей был никто не нужен, такой характер… Может, это национальные какие-то особенности, чёрт её знает.

— А кто она по национальности?

— Да чёрт её знает! Отчим сначала говорил, что он финн, а потом стал говорить, что литовец. Да слушать-то его – он врал же всё время! Сколько я его помню – всё время врал, ни слова правды не сказал!