Клянусь вам: я, в отличие от него, смотрела на этих двоих всю дорогу, - просто потому, что больше не на что было смотреть. Они сидели абсолютно ОТДЕЛЬНО друг от друга, с каменными лицами, и абсолютно ничто не намекало на тот факт, что они вообще друг друга знают. Она читала книгу и, кажется, была совершенно поглощена её содержанием; он гонял какую-то игру на телефоне и тоже был полностью этим увлечён. Поверьте мне – никакой Шерлок Холмс и никакой доктор Лайтман не определил бы, что на самом деле эти двое в ссоре и мечтают помириться
Добиться от него ответа на знаменитое ватсоновское «КАК?!» совершенно невозможно. Потому что он имеет отвратительное обыкновение отвечать так, как будто его собеседник так же глубоко погружён в тему, как и он сам. Любой его ответ на самый элементарный вопрос напоминает мне ответ одного экскурсовода в Кремле на вопрос заезжей колхозницы «а чем эта церковь такая особенная?» - «Ну, вы же сами видите, что тут апсида по величине равна храму, поэтому конха вписывается в закомару». Вот ТОЧНО ТАК ЖЕ отвечает и он. Поэтому, сами понимаете, – себе дороже.
А теперь попробуйте догадаться, в какой сфере он работает. Скажу сразу – ни к психологии, ни к криминалистике это не имеет прямого отношения. Хотя косвенное, наверное, всё-таки может и иметь.
PS А Кильку Балтийскую и Марту Карамазову, знающих ситуацию лучше, чем остальные, попрошу пока не подсказывать.
4 февраль 2011 г.
На стене во внутреннем дворике библиотеки мелом написано «Менто погано!»
— Итальянец написал, - предполагает какой-то Студент с двумя рюкзаками за спиной.
— Или испанец, - подтверждает его однорюкзачный Приятель.
— Или поляк, - совсем уж глупо предполагает третий Студент из той же компании. – Он, наверное, так звательный падеж образовал. Смотрите – и знак восклицательный. Явное же обращение.
— А почему обязательно поляк? – тут же заводится четвёртый Студент. – Что, только в польском, что ли, есть звательный падеж? И потом, если это звательный, то всё равно неправильно. Это же первое склонение.
— Почему это первое-то? – изумляется третий. – Это с каких же щей оно первое?
— А может, это просто как «чудище обло»? – встревает пятый Студент.
— «Менто погано» - это я, - сообщает нежная белокурая девушка в снегурочьей шубке, из-под которой виден край серой форменной юбки. – И «чудище обло» – тоже я. Я знаю, кто это написал. Этот тот парень, которого я не пустила в читальный зал с лыжами.
— С чем? – хором переспрашивает вся компания Студентов.
— Ну, с лыжами… Он пришёл в библиотеку с лыжами. А в гардеробе их не приняли. Вот он и хотел их пронести с собой… А как я его могу с лыжами пустить? По инструкции не положено…
— При такой погоде ему логичнее было бы прийти с надувной лодкой, - замечает, почёсывая бровь, двухрюкзачный Студент.
— С лодкой тоже нельзя, - вздыхает ангельское Менто Погано и поправляет золотую прядь, выбившуюся из-под снегурочьей шапки с кокардой. – Мы об этом уже повесили объявление. Но ни на кого не действует почему-то.
Компания Студентов мечтательно смотрит на прядь и кокарду, потом разом вздыхает и наперегонки кидается стирать нехорошую надпись.
30 январь 2011 г.
Моя подруга пишет исторический роман. А я читаю и придираюсь. Так уж заведено в природе – те, у кого нет собственных детей, лучше всего знают, как их воспитывать, и постоянно лезут с поучениями к тем, у кого они есть.
— Про отступление французов по Смоленской дороге надо писать ярче. «Холод, голод» - этого недостаточно. Надо, чтобы читатель хоть на капельку, хоть на малую толику прочувствовал, КАКОЙ ужас там был на самом деле. Это надо немножко развернуть, по-моему.
— Знаешь, что? Иди ты – знаешь, куда?
— А, да. Знаю. Сейчас пойду. Только ещё несколько моментов. Вот этот твой француз, уже в России, уже служит гувернёром, все к нему хорошо относятся, и жалование приличное, и дети послушные, и хозяева интеллигентные, не Троекуров какой-нибудь… А он всё страдает и страдает. Надо как-то объяснить, в чём тут дело. А то читателю, по-моему, непонятно, чего это он от такой жизни идёт топиться в Яузу…
— Знаешь, что? Иди ты…