Дневник библиотекаря Хильдегарт

Над магазином «Русский лён» летел прозрачный золотистый шарик.

2006/07/25 всякая ерунда

Диалоги в сумасшедшем городе

Подслушано в очереди в сберкассе.

— А я завтра в церковь пойду.

— В церковь?

— Ну, да. Завтра обедня будет. Больша-ая такая.

— Так купи мне там лаку-то.

— Какого лаку?

— Да такого тёмно-чёрного. Белого не бери. Белый мне не нужен.

— Да нешто он там есть, лак-то?

— А что, ты думаешь, не сезон? Как раз - аккурат, самый сезон! Два тюбика возьми. Нет, три лучше. Только денег я тебе не отдам, и не проси даже.

На улице, возле метро.

— Борщ я сегодня не буду.

— Это почему?

— Мне нельзя. У меня же аллергия на черешню.

Девочка лет пяти с восторгом хватает с витрины ярко-розовую босоножку с острым зелёным каблуком и кричит:

— Мам! Смотри! В точности, как у папы!

А вы говорите - нету инопланетян. Да они давно уже здесь. Не верите - посмотрите любой телевизионный обзор театральных постановок. Эти обзоры давно пора объединить в цикл "Инопланетяне среди нас". Чтобы люди наконец поняли, почему оно всё так.

2006/07/26

Три раза в жизни меня называли бабушкой.

Первый раз это случилось давно. Лет десять или пятнадцать назад. Я стояла в очереди за фруктами; очередь волновалась и ругалась, и маленький трагический узбек, торговавший всей этой благодатью, вдруг тоже заволновался, взмахнул руками и тонко закричал поверх общего гула и шума:

— Всё ругаетесь, да? Зачем ругаться? Нехорошо! Ай, нехорошо! Вот вы все ругаетесь, и я вам дам плохой виноград, а вот эта бабушка тихо стоит, не ругается, и я ей – самый лучший виноград положу. Самый сладкий, слушай. Без косточек!

И он тыкал в меня пальцем, и улыбался, и всё повторял:

— Хорошая бабушка! Тихо стоит! Будешь кушать сладкий виноград.

Мне был не нужен виноград. Я стояла за персиками. Но после такого я, конечно, не могла отказаться, и потащила домой полную сумку самого сладкого винограда, и глядя вверх, на желтеющие листья, думала о том, какая я хорошая бабушка.

Второй раз это случилось зимой. У нас в библиотеке отключили воду, и я побежала с вёдрами и банками за водой в «Иллюзион», второпях завернувшись вместо пальто в громадную серую шаль с густым свалявшимся начёсом. Возле «Иллюзиона» я долго топталась и тянула на себя тяжёлую, разбухшую на холоде дверь, пока бравый молодой человек не подскочил ко мне с криком:

— Бабуля, давай помогу! – И галантно распахнул дверь перед моим озябшим носом. Я надвинула платок поглубже, сказала ему: «спасибо, внучок» и пошла за водой в иллюзионовский туалет.

В третий раз это случилось, когда я возвращалась домой по тихой заснеженной улице. Впереди меня шли двое мужичков и беседовали о чём-то, раздумчиво матерясь в промежутках между мыслями. Один из них обернулся ко мне и, положив руку на сердце, проникновенно попросил:

— Ты, бабка, извини. Я пьяный, вот и матерюсь. Это я не то, чтобы… Это я пьяный.

— Ничего, внучок. Бывает, - сказала я, осторожно обогнала их и пошла дальше.

А два дня назад мне встретился на улице старичок. Такой вроде бы обыкновенный старичок, сухонький, трезвый и седобородый. Он пристально посмотрел мне в глаза, прищурился и сказал:

— Ты, вот что, деточка… Ты очень милая, но ты слишком молодая для своих лет. Тебе надо повзрослеть.

Сказал – и пошёл себе, выставив бороду вперёд и заложив руки за пояс. И даже не оглянулся.

Вот оно как бывает.

2006/07/28

— Мадам! - сказал мне мужик в вагоне метро. - Похож я на француза?

— Нет, - честно сказала я.

— Эт-та харрашо, - сказал мужик, взмахнул руками и выпал в распахнувшиеся двери. После него в вагоне остался крепковатый, но тонкий аромат вина. Наверняка французского.

Выйдя из метро, я походя выплюнула изжёванную до бесчувствия резинку в первую попавшуюся помойку. Пройдя немного, я услышала за собой сдавленный изумлённый вскрик, а потом забористую ругань.

В действительности это была не помойка. Это был лоток уличной торговки печеньем. Почему-то она поставила его на землю. Я не знаю, почему.

2006/07/28

"Итак, я решил внимательно заняться Священным Писанием и посмотреть, что это такое. И вот я вижу нечто для гордецов непонятное, для детей темное; здание, окутанное тайной, с низким входом; оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я не был в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше. Эти слова мои не соответствуют тому чувству, которое я испытал, взявшись за Писание: оно показалось мне недостойным даже сравнения с достоинством цицеронова стиля. Моя кичливость не мирилась с его простотой; мое остроумие не проникало в его сердцевину. Оно обладает как раз свойством раскрываться по мере того, как растет ребенок-читатель, но я презирал ребяческое состояние, и надутый спесью, казался себе взрослым".