Дневник Бриджит Джонс

На ней был ярко-зеленый костюм, черные колготки и туфли на высоком каблуке. Ни дать ни взять Силла Блэк из «Свидания вслепую»[6].

– Где же у тебя поварешка? – воскликнула она, хлопая дверцами шкафчиков. – Право слово, доченька. Ну и беспорядок! Так, пока я грею суп, посмотри, что там в сумках.

Решив не обращать внимания на то обстоятельство, что сейчас: а) август, b) несусветно жарко, с) седьмой час вечера и d) мне совершенно не хочется есть суп, – я осторожно заглянула в первый пакет, откуда выглядывало что-то плиссированное, синтетическое и ярко-желтое.

– Э-э… мам… – начала было я, но тут у нее зазвонила сумка.

– А, это, наверно, Жулиу. Да-да, да-да, – теперь она что-то корябала на бумаге, придерживая телефон подбородком. – Да-да. Надевай, доченька, – шикнула она мне. – Да-да. Да-да.

Ну вот, я пропустила новости, мама побежала к кому-то в гости на вино и сыр, оставив меня стоять в ярко-голубом костюме, зеленой блузке, с размазанными аж до самых бровей синими тенями на веках.

– Не говори ерунды, доченька, – таков был ее последний выстрел. – Если ты не возьмешься за свой внешний вид, не видать тебе новой работы, а уж нового мужчины тем более!

Полночь. После ее ухода позвонила Тому, и он, чтобы я не хандрила, повел меня на открытие выставки в Галерее Саачи, которую устраивал его приятель по художественной школе.

– Бриджит, – прошептал он мне, заметно нервничая, когда мы вошли в белое пространство и оказались в море неформальной молодежи, – ты помнишь, что над инсталляциями смеяться не надо?

– Ладно, ладно, – угрюмо согласилась я. – Не буду портить тебе имидж.

К нам подвалил поздороваться какой-то парень по имени Гэв: на вид года двадцать два, привлекательный, в мятой футболке, из-под которой виднелся плоский как доска живот.

– Ну просто вообще, вообще, вообще супер! – захлебывался Гэв. – Своего рода, ну, опороченная Утопия и такие суперские, ну, аллюзии на тему утраты национальной идентичности!

Он с восторженным видом провел нас через весь зал к рулону туалетной бумаги: картон был снаружи, а бумага внутри.

Они с ожиданием посмотрели на меня. Вдруг я почувствовала, что сейчас расплачусь. Том уже отошел в сторону и ронял слюни на огромный кусок мыла с отпечатанным на нем изображением пениса. Гэв глядел на меня во все глаза.

– Ого, это просто вообще, вообще, ну… – с почтением прошептал он, видя, как я сглатываю слезы, – суперский отклик.

– Извини, мне надо в туалет, – быстро проговорила я и убежала прочь, чуть не задев композицию из упаковок с женскими прокладками. Перед дверью с надписью «Порталет» стояла очередь, и я, вся дрожа, встала в хвосте. Неожиданно, когда уже почти настал мой черед, к моей руке кто-то прикоснулся. Дэниел.

– Бридж, что это ты тут делаешь?

– А ты как думаешь? – тявкнула я. – Прости уж, спешу.

Я рывком открыла дверь в кабинку и чуть было не принялась за дело, когда до меня дошло, что туалет ненастоящий и сделан из пластика. Внутрь просунулась голова Дэниела.

– Бридж, не вздумай писать на инсталляцию, – сказал он и закрыл дверь.

Когда я вышла, его и след простыл. Ни Гэва, ни Тома нигде не было. Наконец мне удалось найти настоящий туалет, я села в кабинке и расплакалась, думая о том, что мне больше нет места в обществе и лучше мне уйти в отшельники. Снаружи меня ждал Том.

– Иди пообщайся с Гэвом, – обратился он ко мне. – Он вообще, ну, в восторге от тебя.

Тут он глянул на мое лицо и пробурчал:

– Черт, везу тебя домой.

Ничто мне сейчас не поможет. Когда тебя бросает любимый, больно не только оттого, что ты по нему скучаешь, не только оттого, что рушится тот маленький мир, который вы создали вместе, не только оттого, что, куда ни бросишь взгляд, все напоминает тебе о нем. Самое худшее – это мысль, что тебя опробовали и проверили и на каждой составляющей тебя части тот, кого ты любишь, проставил штамп «НЕ ГОДНО». Ничего удивительного, что уверенности в себе у тебя после этого не больше, чем у недоеденного бутерброда.

– Гэву ты понравилась, – сказал Том.

– Гэв – младенец. Да и все равно, понравилась я ему только потому, что он решил, будто я плачу из-за рулона туалетной бумаги.

– Ну, в каком-то смысле, так и было, – ответил Том. – Вот мерзавец этот Дэниел. Если выяснится, что он один повинен во всей резне в Боснии, я ни капли не удивлюсь.

Воскресенье, 13 августа

Ночь провела ужасно. Мало мне неприятностей, так еще, когда я, чтобы уснуть, читала последний выпуск «Татлера», из статьи о пятидесяти самых завидных женихах Лондона вылезла физиономия проклятого Марка Дарси. В тексте расписывалось, какой он богатый и во всех отношениях замечательный. Тьфу. Мне стало еще тоскливее и грустнее, сама не понимаю почему. Так, все. Прекращаю страдать и все утро буду наизусть учить газеты.

Полдень. Позвонила Ребекка и спросила, «в порядке» ли я. Решив, что она про «в порядке» насчет Дэниела, я не стала скрывать:

– Ох, конечно, мне очень тяжело.