Дневник Булгарина. Пушкин

Я не боюсь признаться перед собой в циничных мыслях, но брать их в расчет не могу. От доноса первой пострадала бы Каролина, а этого я и в мыслях не допускаю. Она такая нежная, хрупкая, но при этом отважная и жертвенная! Каково ей будет в руках палачей! На каторге! Нет, нет, и мысли не допускаю! Я знал ее раньше лишь с внешней стороны, любовался грацией, изяществом ума и манер, то теперь я узнал ее по-новому, и эта ее сторона поразила меня. Под маской светской львицы таится горячая душа, живущая мечтой о свободе Польши; она не принимает расчетов, не слушает доводов рассудка — ее цель слишком велика и благородна. Она не растеряла тех идеалов юности, которые я еще вижу, но уже не стремлюсь достичь. Но теперь Каролина будет указывать мне путь, именно так я смогу стоять к ней как можно ближе. Она будет моей путеводной звездой, а я буду ее защитой — стоит мне отпустить Каролину, я уверен, она тут же сделает неверный шаг и погибнет.

Невольно я поймал себя: я то же думал когда-то и в отношении Пушкина. Может быть это моя стезя — помогать тем, у кого есть цель, до которой необходимо долететь. Они — Икары, я — Дедал. Я мастерю крылья, а они находят путь к мечте.

Так что судьба моя отныне связана с Каролиной, а чтобы она продлилась — необходимо найти решение проблемы.

A propos! Я забыл о самом простом пути! Я забрался в потаенный ящик и достал архив Рылеева. До сих пор я не спешил бередить раны, связанные с потерей друга, теперь настал час, когда необходимо внимательно пересмотреть каждый лист, оставленный Кондратием Федоровичем.

Дело это заняло остаток ночи до утра. Я переворошил архив, но касаемо польских дел ничего не нашел. Да я и не верил, что судьба позволит так легко покорить Собаньскую. Зато среди сонетов я нашел удивительный документ, который отложил в секретный отдел бюро.

На следующий день я принялся составлять план — как достать необходимые бумаги Рылеева.

Вот уж никогда не думал, что имея тайный архив, буду гоняться за остальным эпистолярным наследством друга Кондратия.

2

Я одет в шинель фельдъегеря, на поясе у меня пристегнута моя уланская сабля, под шинелью спрятано два пистолета. Чувства обострены; мне кажется, что я снова нахожусь в разведке на вражеской территории. По чести — здесь даже опаснее. Если на войне есть возможность вернуться в свое расположение, то здесь мы ставим себя в гораздо более отчаянное положение.

Здание Третьего отделения хоть и не военной фортификации, но и в него без хитрости не попасть. Нас всего четверо; чтобы не оставить о себе сведений, решено называть друг друга — Первый, Второй, Третий и Четвертый. План продуман до мелочей, он настолько опасен, что я чувствую себя моложе, и он настолько дерзок, что ему суждена удача. Я во всем уверен — иначе не поставил бы свою жизнь на карту. Не далее, как сегодня ночью я добуду весь архив Рылеева и брошу его к ногам Каролины.

Нам везет, что здание Третьего отделения находится отдельно от других строений и заключено в периметре просторной ограды. Теперь зима и от дома идут всего две дороги — от парадного подъезда и запасного хода с задней стороны здания. Достаточно двух человек, чтобы перекрыть все выходы. Для этого потребуется половина нашей команды: Третий и Четвертый, которые сейчас едут сзади в кибитке (у них там бомба, необходимая для запасного плана). С началом дела они должны броситься вперед и занять позиции перед домом и позади него. Основное дело — за нами — Первым и Вторым. Я — Первый, конечно.

Мы оба одеты в форму фельдъегерей, чтобы сначала не вызвать подозрений. Ранние сумерки уже скрадывают детали, тем не менее, наши лица прикрыты башлыками — словно бы от мороза. Я спешиваюсь, взбегаю на крыльцо и звоню в колокольчик. Мой товарищ становится рядом. Открывается маленькое окошко.

— Чего надо?

— Срочный пакет господину управляющему фон Фоку! — сквозь окно я показываю заготовленный бумажный пакет с большой сургучной печатью.

За дверью чувствуется движение, другой голос, видимо дежурного офицера, говорит:

— Везите к Максиму Яковлевичу на квартиру, здесь его нет.

— Мы там были, господина управляющего нет, а оставить пакет на квартире без росписи ответственного лица мы не имеем права.

Это «ответственное лицо» видимо подкупает офицера.

— Хорошо, — говорит он и командует караульному, — открывай!

Двери, наконец, распахнуты, а это почти половина дела. То-то Каролина обрадуется! Я вбегаю внутрь уже с пистолетами в руках. Один направляю на офицера, который, кажется, спросонья и плохо понимает, второй — на караульного солдата. Еще один караульный хватает ружье, прислоненное к стене.

— Не сметь! — реву я. — Оружие — на пол! Второй, собери!

Мой товарищ подбирает оба ружья. Офицер, наконец, понимает, что это нападение, он делает шаг назад, выхватывает саблю и ударяет меня по руке. Я роняю пистолет, но скорее он неожиданности, чем от боли — удар приходится плашмя. Не желая его смерти, я не стреляю, а отражаю выпад офицера своею уланской саблей.

— Стреляй же! — кричит мне Второй.