Дневник Булгарина. Пушкин

После обмена быстрых реплик Пушкин сделал паузу, которой я воспользовался, взял его под локоть и отвел от приятелей.

— Александр Сергеевич, вы, верно, в деревне не бездельничали, видел я ваши пиесы в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике». Совершенно восхищен. Особенно этим:

«Я помню чудное виденье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное мгновенье,

Как гений чистой красоты».

— Вы виденье и мгновенье местами поменяли, — поправил Пушкин недовольно.

— Верно, простите, память-то кавалерийская, все галопом! — смущенно хохотнул я.

— Ничего, — отмахнулся Пушкин, — главное в газете не переврите.

— Ловлю на слове, Александр Сергеевич. Извольте и нам, в «Пчелу» что-нибудь предложить! Гонорар будет хороший и тираж — сами знаете — на всю Россию. Или ж в «Литературные Листки».

— Так ведь ничего не осталось, все-все Полевой и Надеждин в Москве выпотрошили.

— Но в архиве-то, наверное, что-то оставлено? Про запас?

— Оставлено, конечно.

— Александр Сергеевич, хотите по семи рублей за строчку?

— Не всякий архив опубликовать можно, и даже хранить, — сказал Пушкин и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. — Уж вы-то, Фаддей Венедиктович, лучше других это знаете!

— Цензуре подвержены как все, — развел я руками.

— Да я не о цензуре, — тихо и куда-то в сторону, по театральному сказал Пушкин.

— А о чем? О журнале «Северный Архив»?

Александр Сергеевич мотнул головой.

— Архивы бывают свои и чужие. Чужим распоряжаться сложнее. Верно?.. Извольте, Фаддей Венедиктович, пришлю стихов — из нового. Хотите поэму?

— По пяти рублев?

Пушкин снова развеселился.

— Я чувствую, мы с вами сойдемся! Да только не в цене — очень вы прижимисты, Фаддей Венедиктович.

— Вижу, что негоже с вами рядиться, Александр Сергеевич, не тот вы человек.

— Вот и славно, так ждите — пришлю! — пообещал Пушкин.

Тут дали занавес, и мы расстались. Я занял свой партер, а Пушкин, дабы не смущать Истомину незаслуженным видом затылков, прошел в одну из передних лож.

Глава 2

Пушкин присылает стихи и является в «Северную Пчелу» держать корректуру. Неожиданное приглашение на обед. Застольное сближение с поэтом. История — как стихи смывали кровью. Доверительный рассказ Пушкина о встрече с Кюхельбекером и просьба опубликовать стихи государственного преступника. Я — душеприказчик Кондратия Рылеева. Пушкин интересуется его архивом. Александр Сергеевич дразнит меня князем Вяземским, а потом предлагает свою дружбу. Пушкин с Дельвигом приходят ко мне на ужин. Разговор о моих странствиях в XXIX веке. Воспоминания о детстве. Мой отец.

1

Любезный Фаддей Венедиктович!

Уверенный в Вашем бесконечном добросердечии, обращаюсь к вам так, словно вы уже простили мои пустые обещания. Нынче я перед вами чист — судите по толщине пакета! Это лишь толика того, что обещаю дать в ваши журналы после осени в Михайловском. О цене мы говорили.

Свидетельствую вам искреннее почтение.

Пушкин.

Санкт-Петербург, 17 октября 1827года.

Можно ли дуться на человека, так владеющего пером и чувствами читателя? А вот Бенкендорф не отдает этой фигуре должного. Был бы Александр Христофорович в театре, да понаблюдай он за публикой! Хотя, верно, о настроениях публики он получил донесение, и не одно, но счел это пустой сенсацией. Не понимает он, что сила строк, написанных талантливой рукой, может быть не менее, чем сила приказа главнокомандующего, бросающего полки на смерть. И, как солдаты согласны идти в огонь, так и пылкие сердца готовы следовать слову кумира! И Пушкин тут прокладывает первую стежку.

Ну и хорошо, что не понимает. От греха — подальше.

Издатель — он первооткрыватель. Только путешественник наносит открытую гору или остров на карту и прославляет свое имя. А издатель — имя автора. Оттого у него рождается и прямо противоположное желание — сохранить открытие для себя. Возможно ли такое? Во всяком случае — не с Пушкиным, Пушкина, как говорится, в мешке не утаишь.

Поддавшись настроению минуты, я написал ответ.

Дорогой Александр Сергеевич,