Дневник чайного мастера

Во мне откуда-то изнутри поднялось жжение, которое вырвалось наружу тяжелым, прерывистым стоном. Дыхание сбилось, все тело свернулось вокруг обиды и печали, а потом всхлипывания начали так разрывать меня, что сдерживаться было невозможно. Я рухнула на пол и разревелась в голос.

В воздухе висит молчаливая пыль. Из окна в комнату падает свет. Я в изнеможении лежу на полу, чувствуя, как высыхающие дорожки от слез стягивают кожу на лице, и думаю, что останусь здесь, все равно солдаты придут утром, а бутылки пусты. Я могла бы лежать здесь, пока вода не иссякнет во мне.

Я чувствую, как на моей коже сгущается тишина. Очень хочется поддаться ей и навсегда закрыть глаза. В этой мертвой бездыханности что-то движется. Ах, если бы эта муха перестала жужжать, тогда я смогла бы немного поспать. Но она не перестает, а вновь и вновь бросается на стекло, не понимая, почему не может пробить его и выбраться на волю. Я открываю глаза и вижу ее, бьющуюся в узком пространстве между окном и занавеской тень.

Еще что-то шелохнулось в памяти — другая муха, ее тяжелое зеленое с черным тело, ее жужжание, полет вдоль стены и тщетные попытки найти выход.

А вот под вешалкой у стены лежит сумка из морских водорослей, в ней — прямоугольник моего дневника.

Память рисует передо мной новые картины. Муха на стене сдается и садится на стол, заваленный инструментом и проводами. Свет поблескивает на серебристом диске, когда Санья устанавливает его в углубление археустройства и прижимает крышку. Хрипят динамики. Поток слов, которые не оставят меня в покое, начинает литься в горячем неподвижном воздухе.

Мое сознание пытается ухватиться за еще одну невидимую ниточку, протянувшуюся сквозь годы, времена и человеческие жизни.

Память меняет картину: в руках тяжелая книга в кожаном переплете, слова выстраивают мостик в прошлое, которое могло пропасть. Написанные в ней буквы давно исчезнувшего мастера притягивали меня, и получалось, что он как бы существует, живет между строк, благодаря тому, что оставил после себя. Фразы зацепили меня и вытащили из кокона вечной тишины.

Это последняя история. Излив ее на эти страницы, я могу позволить воде моей крови покинуть меня навсегда.

Есть события, которым люди придают форму историй, чтобы распознать суть происходящего.

Слишком много историй исчезают без следа, слишком редко сохранившаяся история является правдой.

Несмотря на холод, которым тянуло от двери, пол показался теплым, когда я уперлась в него ладонями и попыталась подняться. Это было похоже на борьбу со встречным ветром — сидеть, не уступая давящей усталости. Сумка лежала немного дальше вытянутой руки. Я ухватилась за нее, чуть не потеряв равновесие, и притянула к себе. Достала свой дневник чайного мастера. Кожа обложки казалась такой приятной на ощупь.

Мои мысли бежали по страницам — одна за другой. Заметки описывали чайные церемонии, использованную утварь, погоду, одежду гостей и их поведение. Большую же часть занимал старательно переписанный путевой дневник экспедиции Янссона с серебристых дисков: неполный, с потерянными кусками, но настоящий, в чем я никогда не сомневалась. Я переворачивала страницы и дошла до места, где начиналось содержание последнего диска, того самого, что мы с Саньей слушали затаив дыхание одним летним вечером.

Это была история об уничтожении, о развалинах, об океане, двинувшемся к центрам материков и начавшем поглощать землю и питьевую воду; рассказ о миллионах, лишившихся крова, о войнах за топливные ресурсы, вскрывшихся под растаявшими льдами; об иссякших жилах земли, о разрушивших свой мир людях. Затем история стала рассказом о выдуманной правде, о лжи, о навсегда переделанной истории. История о книгах, превращенных в лохмотья, втоптанных в грязь и замененных на трансляторные книги, которые кроились и перекраивались, а потом стало возможным удалить из памяти мира все, что угодно, одним простым нажатием кнопки. И случилось так, что ответственность за войны, несчастья и исчезнувшие зимы не нес больше никто.

Это была история, которую пытались уничтожить власти Нового Киана, так они стерли всю остальную память об эпохе архемира. И все же я держала в руках хоть и не всю правду, потому что правда не хранится вечно, но нечто не исчезнувшее окончательно.

Я смотрела на строчки и поняла, что должна сделать напоследок.

Я могу остаться лежать, дожидаясь, пока земля не поглотит воду моей крови, могу позволить кому-нибудь другому рассказать мою историю, если это вообще возможно. И этот кто-то исказит ее до неузнаваемости или подгонит под себя. А если я оставлю ее тем, кто нарисовал синий круг на моей двери, она не будет моей. Я не буду ее частью, не буду частью ничего и никогда.

Можно и так: позволить всему этому случиться либо попытаться оставить свой след.