Дневник Чумного Года

Некоторые утверждали, что стало даже хуже; что именно с этих пор люди нравственно деградировали; что они, ожесточенные пережитой опасностью, подобно морякам, пережившим шторм, стали более озлобленными и упрямыми, более наглыми и закоснелыми в своих пороках и беспутствах, чем раньше; но я бы не стал и этого утверждать. Понадобился бы рассказ немалой длины, чтобы наложить во всех подробностях медленное восстановление жизни города и возвращение ее в обычное русло.

Теперь некоторые другие районы Англии были заражены не менее, чем раньше Лондон; подверглись испытанию Норич,[356] Питерборо,[357] Линкольн,[358] Колчестер и другие места; лондонский магистрат принялся было вырабатывать правила общения с этими городами. Однако мы не могли запретить их жителям приезжать в Лондон: ведь нельзя было проверять каждого отдельного человека; так что после долгих обсуждений лорд-мэр и Совет олдерменов махнули на это рукой. Все, что они могли, — это посоветовать горожанам не принимать у себя и вообще не общаться с людьми, прибывшими из тех зараженных мест.

Но все уговоры пропадали втуне: жители Лондона были так уверены, что отделались от чумы, что никакие увещания на них не действовали; они всецело полагались на то, что воздух в городе снова стал здоровым, считая, что сам этот воздух, подобно больному оспой, раз переболев, уже не восприимчив к заразе. Это вновь возродило убеждение, что зараза гнездилась в воздухе и вообще не передавалась от заболевших к здоровым; и так сильно эта выдумка воздействовала на людей, что они без разбору стали общаться друг с другом, и здоровые и больные. Даже магометане, одержимые идеей предопределения, не верящие в заразу и придерживающиеся принципа «будь что будет», не могли здесь сравниться с лондонцами в упрямстве и тупости; совершенно здоровые люди, приехавшие в Сити из, как мы выражались, не затронутой болезнью местности, с легкостью входили в дома, в спальни и даже прямо ложились в постель вместе с больными, еще не окончательно выздоровевшими после чумы.

Некоторые из таких смельчаков поплатились жизнью за свою удаль; несметное число заболело, и у врачей снова было работы по горло, с той лишь разницей, что теперь большее число их пациентов выздоравливало; я хочу сказать, что, как правило, они выздоравливали, но, несомненно, теперь, когда за неделю умирало не больше 1000–1200 человек, зараженных и больных было больше, чем когда умирало по пять-шесть тысяч в неделю, так небрежно вели себя люди в столь серьезном и опасном для здоровья деле, и настолько неспособны были они внимать советам тех, кто предупреждал их для их же блага.

Когда люди начали вот так возвращаться в столицу, они с удивлением обнаружили, что некоторые семьи начисто скошены болезнью, до такой степени, что на их расспросы об этих людях никто даже не мог их припомнить, невозможно было также найти ни одной из принадлежавших им вещей: в подобных случаях все, что оставалось, бывало либо присвоено, либо похищено, но, так или иначе, все пропадало.

Говорили, что такие бесхозные пожитки переходили в собственность короля — всеобщего наследника; в связи с чем мы слыхали, и полагаю, что это в какой-то мере соответствовало действительности, будто король передал все это как «посланное Богом»[359] в распоряжение лондонского лорд-мэра и Совета олдерменов, дабы раздать на нужды бедняков, коих было великое множество. И надо заметить, что, хотя людей, нуждающихся в помощи, в облегчении их положения, доведенных до отчаяния в то ужасное время было значительно больше, чем сейчас, когда все уже позади, однако положение бедняков теперь хуже, чем тогда, ибо все источники благотворительности сейчас прикрыты. Люди считают, что главной причины для пожертвований более нет; и вот оскудела рука дающего, в то время как отдельные случаи настоятельно требуют сострадания и положение бедняков все еще остается крайне тяжелым.

Хотя болезнь в городе почти что прошла, однако иноземная торговля не возобновилась, и иностранцы еще долгое время не допускали наши корабли в свои порты. Что касается Голландии, то недоразумения между нею и нашим двором привели к войне еще год назад, так что торговля между нею и нами полностью прекратилась; а Испания, Португалия, Италия и Берберия,[360] а также Гамбург и все порты Балтики были до такой степени напуганы чумой, что не возобновляли с нами торговли еще долгие месяцы.

Так как во время чумы гибла, как я уже говорил, масса народа, многим, если не всем, приходам пришлось устраивать в этот период новые кладбища, помимо того, в Банхилл-Филдс, о котором я упоминал, некоторые из них продолжают использоваться и сохранились до сего дня. Другие же были заброшены и стали застраиваться или использоваться для других нужд (правомерность чего вызывает у меня некоторые сомнения); так что тела были осквернены, потревожены, заново вырыты и переброшены, как сор или навоз, в другие места, причем у некоторых даже плоть не успела истлеть. Назову некоторые из мест, где во время чумы были кладбища.