Дневник Дейзи Доули

Я плюхнулась в кресло и удивилась, почему Люси первым делом не позвонила мне. Даже не столько удивилась, сколько обиделась — мы же все-таки подруги, а она обо мне и не вспоминает. Неужели я казалась ей настолько занятой своими переживаниями, что она решила не обращаться ко мне за поддержкой? Я торопливо отстучала Джулиусу сообщение: «Извини, сегодня никак, серьезные неприятности. Созвонимся, целую, Д.». Отправив эту эсэмэску, я приосанилась и ощутила гордый трепет принадлежности к сверхженщинам. Ничего, Джулиусу для разнообразия полезно тоже побыть строчкой в чужом ежедневнике.

Затем я набрала мобильный Люси. Автоответчик. «Люси, ты куда пропала? Что стряслось? Пожалуйста, прости меня, я последнее время редко тебе звонила. Ужасно беспокоюсь, как ты. Поверь, вместе мы одолеем любую беду, я сделаю для тебя что угодно. Позвони как только сможешь. Целую, Дейзи» — протараторив это, я почувствовала, как по спине у меня бегут мурашки. Я волновалась за Люси и чувствовала себя распоследней эгоисткой. Господи, да Люси уже давно было плохо, она только что «СОС» не кричала, а я не обращала на нее должного внимания. Она же только и говорила, что о невыносимом одиночестве, о том, как трудно быть матерью-одиночкой, жаловалась на усталость, на измотанность, но, поскольку после чашечки кофе или пары коктейлей Люси вроде бы оживала и взбадривалась, я легкомысленно отмахивалась и думала, что Люси поплакалась мне в жилетку, ей полегчало и все не так плохо.

Весь день я просидела дома, карауля телефон, и вскидывалась на каждый звонок. Вечером от Люси пришла эсэмэска: «Я в отеле „Рандольф“ в Оксфорде, приезжай как можно быстрее. Л.».

Увидев на пороге нас с Джесси, Люси зарыдала в голос и бросилась Джесси на шею. С Джесси они не виделись несколько месяцев — с той самой ссоры.

— Спасибо, что приехали! — всхлипывая, сказала Люси. — Ох… извините, девчонки, мне так плохо…

— Нечего тебе извиняться, это с меня причитается! — неожиданно горячо отозвалась Джесси. — Я не поняла, насколько тебе плохо, ты уж меня прости. Во многом ты была права: я черствая, эгоистичная трудоголичка. Ну, ты меня прощаешь?

Люси кивнула, не в силах говорить, выпустила из объятий Джесси и рухнула на грудь мне. Ноги у нее подкашивались, и я помогла ей дойти до кровати. Люси выглядела совсем больной — не иначе, ревела круглые сутки. Покрасневшие глаза, бледное опухшее лицо, пустой взгляд. Что сталось с Люси Примфолд, нашей образцовой красавицей, всегда подтянутой, выхоленной, причесанной волосок к волоску? Я в жизни не видела, чтобы у нее даже брови были не выщипаны, а сейчас вид у Люси был такой, будто ей на себя плевать.

— Ну, что стряслось? — спросила я, плюхнувшись на постель.

— Дейзи, — охрипшим голосом прошелестела Люси, — я так больше не могу. Не могу так жить. Лучше мне умереть.

— Ну что ты! — вскрикнула я.

— Да! Так будет лучше для всех! — настаивала Люси. — Я тебе не звонила, потому что думала — ты не поймешь. Со стороны никому не понять, какой это ад — быть матерью-одиночкой. Я просто раздавлена, я так устала все везти на себе, у меня же ни минуты покоя, я только и делаю, что жду, пока девочки наконец уснут, а потом мне делается совсем тошно — одиночество так и подтачивает изнутри, ну просто хоть вой. И никто чаю не нальет, никто слова доброго не скажет! А как мне не хватает ласки! Не считать же за ласку, когда за тебя неотвязно цепляется ребенок! А они же липнут и липнут! — Она упала лицом в подушку и опять разрыдалась, еще горше.

Я придвинулась к Люси и попыталась ее утешить:

— Слушай, детей у меня нет, так что насчет матери-одиночки я, может, и не понимаю, но зато на собственном опыте знаю, каково это, когда жизнь рушится и теряет всякий смысл. Со мной тоже такое было. У меня просто сердце разрывалось от боли и обиды, и казалось, что это никогда не пройдет.

Люси принялась нашаривать чистый носовой платок — вся постель была усеяна скомканными, а Джесси деловито предложила:

— Давай-ка закажем чего-нибудь выпить и поесть в номер, сделаем тебе горячую ванну, а потом ты нам все расскажешь.

Так мы и поступили. Отмочив Люси в ванне, накормив и напоив, мы втроем устроились на кровати, и Люси начала свою исповедь.