Дневник дерзаний и тревог

С "Фаустом" Гете вот что было. У двоюродного брата я увидел два тома дореволюционного издания, с небрежно разрезанными страницами (от тети его жены, явно предназначенных для меня). Я взялся переплести, как упоминал, и вдруг зачитался - и трагедией, точнее мировой драмой по жанру, и комментариями, а затем собранием сочинений Гете...

И вот настал день, когда по счастливой случайности я приобрел в "Старой книге" Гомера (том из "Библиотеки всемирной литературы") и, очевидно, на радостях впервые зачитался им.

Величавая форма повествования (гекзаметр и длинные периоды) и под стать ей мудрость поэта во всем очаровали меня, изумили. Поэтически его нравственный мир - это идеал, это наше далекое будущее, твердил я. Разумный взгляд устанавливался у меня под влиянием совершенного мира поэта и на "жгучие тайны". Любовь Гомер понимает разумно и вместе с тем как нечто чисто природное, то есть необходимое. Теперь мне казалось, что идеал любви, ее норма, сама сущность ее находят свое высшее выражение не в горячечной страстности юношей и девушек (то "кровь кипит", по выражению Лермонтова), а в мирной, жизненно необходимой связи супругов в их зрелые годы при полном развитии их личности, любовь как природа сама тайно и необходимо присутствует в их жизни.

У Гомера поразительнее всего - речи героев и богов, на них все и держится. Каждая речь - это именно речь, нечто целостное, необыкновенная полнота выражения и взгляда, глубочайшее проникновение в жизнь... Из Гомера вышел Шекспир, это сейчас видно, особенно в речах Приама и Гекубы.

"Илиада" держится и на отчетливом, драматургически лаконичном сюжете: не война за Елену сюжет, это весь материал эпоса, или внешний событийный ряд; гнев Ахиллеса - этот эпизод в истории Троянской войны - и развертывается в сюжет, в котором на ином уровне все повторяется: теперь уже не Менелай пылает гневом на Париса за Елену (ситуация весьма двусмысленная, как раз для оперетты, и Гомер ее не упоминает даже), а Ахиллес на царя Агамненона за Брисеиду; без участия Ахиллеса в битвах война становится гибельной для греков и возвеличивается Гектор, пока он не убил Патрокла, друга Ахиллеса, и теперь снова вспыхивает гневом Ахиллес и Гектор неминуемо становится его жертвой; старец Приам у Ахиллеса - это вершина и конец "Илиады".

Падение Трои уже вне "Илиады". Гомер воссоздает на частном сюжете художественно-завершенный мир. "Илиада" - это прежде всего поэтическое произведение, первое и высшее. Это вообще непостижимо. По существу, это и поэма, и драма, и роман чуть ли в его современном значении, настолько сюжет в основе своей лаконичен и разработан мастерски.

Это были едва ли не самые мучительные дни, месяцы, годы, когда я зачитывался Гомером, Пушкиным и "Античной лирикой" (из той же "Библиотеки всемирной литературы", уникального издания советской эпохи). Да, надо знать Гомера, античных поэтов, чтобы вполне постичь, что же это такое у нас Пушкин!

Пушкин близок к истокам поэзии, как Гомер, как лучшие античные поэты. Еще лучше сказать, Пушкин - русский античный поэт, всеобъемлющий гений в предвечном мире красоты. Столь же всеобъемлющее впечатление производил на меня позже Шекспир. "Гамлет". Это же вся история Европы в огромном промежутке времени. Это и далекие перспективы в прошлое, в будущее человечества и во все части света; наконец, это театр в чистом виде. Язык действующих лиц вроде один и тот же, метафорический, обнаженный, но одной фразой каждый персонаж выдает себя с головой, кто он есть; и действие, действие при блеске речей.

А образ Офелии? Какая живая девушка, влюбленная и послушная... А песенки ее - это бессознательная мука полоумной... А смерть ее! Она не утопилась, а упала в воду, украшая венками иву... Упала и, не сознавая опасности, продолжала петь...

В самые трудные дни и часы, как спасение, вдруг приходило нечто, что можно бы назвать просветлением, озарением, да неточно все будет, и город, жизнь, деревья Таврического сада - все представало в новой чистоте и свежести... Моральная рефлексия, как томление духа и усталость, отпускала, и жизнь во всей своей красоте, силе, сложности, во всей новизне древнего, нового и новейшего времен обступала меня. 

II

80-е годы XX века - особая веха в истории СССР. Перестройка и последовавшие реформы могли пойти по другому, более плодотворному руслу, чем даже в КНР. С признаками кризиса в экономике и застоя в политике сочетались достижения в развитии культуры, с самосознанием личности, что влекло, правда, к рефлексии, принявшей к тому же форму диссидентства. Эти годы складывались для меня вполне счастливо и плодотворно. Я снова пустился в поездки и, кроме Москвы и иных мест, дважды побывал на Дальнем Востоке.