Дневник дерзаний и тревог

Такой взгляд, лишенный, казалось бы, новизны, может оказаться для нас в высшей степени плодотворным. Мы видим целый мир, который существовал «по ту сторону добра и зла», с христианской точки зрения. Он не исчез, а сохранил себя в традициях и нравах народов, в сказках, в созданиях искусства и мысли, что и поныне объемлет нас, как чудесная красота неба.

Итак, эстетика, расширяя вновь свой предмет, как в античные времена, находит утраченную нами, современными людьми, целостность триединого мира человека: природы, истории и искусства, - в которых, проявляясь по-разному, обнаруживают себя основополагающие принципы жизни, эстетические изначально или по преимуществу. В это трудно поверить, но не социальные, тем более не моральные принципы носят всеобщий характер, а эстетические.

Целесообразность, мера, гармония, казалось бы, сугубо эстетические категории, они проявляют себя во всем многообразии природного мира, в развитии цивилизаций и культур, в формировании этносов в череде веков и личности в краткий миг ее самосознания себя в мире, не говоря о созданиях искусства и техники.

Для современного сознания, особенно у нас, по преимуществу морального, политизированного или заидеологизированного, благодаря клише самого разнообразного характера, признать примат эстетического трудно, тем более сегодня, когда больше, чем когда-либо, именно моралисты – от политики, религии, журналистики – задают тон.

Но моралист всегда в той или иной степени эстет, как эстет – моралист, в чем индивид проявляет свое жизнеотношение, меняющееся с возрастом, с событиями его жизни или эпохи. Перемены в умонастроении личности, подчас малоприметные, далеко не безобидное дело, в них-то, может быть, и таится самая суть трагизма человеческого существования. Подобные перемены, имеющие уже куда более существенный характер, происходят и в жизни народов, предопределяя развитие цивилизации и ход истории.

Нас не должно смущать, что понятия: эстетизм и морализм, эстет и моралист, - не столь общезначимы, требуется переосмысление. Если моралист, как синоним мыслителя, имеет и высокое значение, а в житейском плане звучит также достаточно определенно, то эстет несет в себе однозначно оттенки элитарности и снобизма. Впрочем, некий вызов в поведении эстета, как и предубеждения к нему, понятны, ведь в обществе воспринимают его прежде всего с моральной точки зрения. Если речь идет о светских щеголях, куда ни шло. Но также собственно относятся и к поэтам, требуя от них служения народу, то есть политической злобе дня, когда те живут и творят совсем по иным законам.

Это смешение ценностей из различных сфер человеческого бытия с ориентацией по преимуществу на моральные (религиозные, идеологические), далеко не безобидно, если вспомнить о трагических судьбах поэтов, художников, мыслителей. Здесь не всегда злая воля правителей, толпы или обстоятельств, а скорее добрая воля непосвященных.

Пушкин недаром обрушивался на чернь… Дело ведь в том, что понятия морали просты и ясны, просты до примитива, что поэту до них, он их усвоил еще ребенком, не то, что эстетические явления, эстетическое переживание, вкус. Здесь высшая сфера искусства, более того – природы и истории. Именно эти высшие сферы всеобъемлющих знаний и бытия оказываются недоступными для так называемой черни, хотя бы потому, что она воспитана прежде всего на моральных (идеологических, политических) клише известного рода.

Словом, признаемся, эстет – понятие, пока не привычное для нас. Между тем каждый человек в большей мере эстет, чем моралист. Уже едва появившись на свет, мы оказываемся вовлеченными в некую игру с нами и вокруг нас, и это угадывают не только дети, но и детеныши всех зверей и птиц, и соответственно ведут себя. Через игру дети научаются всему и постигают мир. Подрастая, они застают те условия человеческого существования – быт, нравы, вещи, какие носят прежде всего эстетический характер, пусть очень несовершенный, на их беду. Здесь почва, основание, как и природа, человеческого бытия.

А моральные требования и установления привносятся уже как бы извне. Детеныши зверей и птиц освобождены от такого диктата разума, хотя бы потому, что они как бы научены всему заранее, на уровне инстинкта, - и к повадкам, исполненным целесообразности, и к сооружению гнезда и т.д. Природа здесь обходится, как видно, без внеличностных требований, поскольку приводит в действие инстинкты, в которых запрограммированы как отдельные задатки, так и все поведение  животного. Лишь ребенку, вовлеченному в игру на сцене человеческой жизни, то и дело напоминают о моральных табу. Очевидно, это дублирующая система по отношению к инстинктам и естественным потребностям человека, внешний регулятор поведения и вкуса, пока не задействованы более тонкие, основанные тоже на инстинктах, но требующие обучения и навыка формы жизнедеятельности и творчества, эстетических, разумеется.