Дневник детской памяти. Это и моя война

Или на Дмитровке есть дом 8-а, где мы раньше жили, там сквозь краску можно рассмотреть большие буквы «бомбоубежище». Я когда там прохожу, всегда смотрю, видны буквы еще или нет, я их вижу. А уж губную гармошку мне напоминает иногда просто любая музыка.

Жена моя Татьяна Дмитриевна тоже войну забыть не может. Она из-под Рязани, деревня Каменка. До них немец не дошел, но в бомбежки насиделась в окопе, потому что там близко железнодорожный узел, который постоянно бомбили. Таня тоже одна из пяти детей. Старший брат Евгений погиб под Ленинградом. Отец прошел всю войну, танкист, вернулся с простреленным легким, кашлял кровью и быстро умер. Наголодалась она в детстве, колхозы строго все отдавали государству. Теперь ее не остановишь – заготовки каждую осень – банки с овощами, ягодами в обязательном порядке. Это страх голода. Она даже после детского дома кулинарное училище выбрала – голода не будет, если ты повар!

Дополнение от самой Татьяны Дмитриевны.

Каково было маме в одиночку нас четырех поднимать, сегодня трудно даже представить. В деревне без мужчин обречен на нищету. Помню, налог с каждого двора был такой, что семье оставались крохи, на которые прожить нельзя. А на палочки-трудодни не выживешь. Лебеда горькая и корешки для многих были нормой в черные дни. Летом грибы и ягоды выручали, но мама столько работала в колхозе! А мы по хозяйству ей помогали. Крестьянские дети-труженики все умеют – печку топить, воду носить, полоть, пасти, друг дружку нянчить, колхозу помогать…

Вот помню, один налог на мясо чего стоил! Такая печаль была для мамы! Каждый год обязан сдать столько-то мяса! Однажды ночью к нам приехали забрать овец. Овцы – это последнее, что было у нас. Мама защищала их, просила детям оставить хоть одну овцу. Семь овец – погодки, и ягнята были. Мы с печки видели, как маму оттолкнули и забрали всех овец, ягнята погибли. Еще помню, как машинку «зингер» забрали в счет налога. Мама ездила жаловаться куда-то, ведь детей одеть не во что – все нам матери сами шили и перешивали. Машинку вернули…

Колхоз был у нас большой. Поля все засеяны и сад тоже большой. Все строго охранялось и все уходило вагонами. Чтобы заработать рубли, кроме трудодней, которые оплачивались рожью или другой натурой, мамочка наша Александра Васильевна нанялась грузить вагоны. Без денег ведь ничего не купишь! Что делать, война отняла ее мужчин – мужа и сына! И вот однажды у нее в галошах нашли зерно – детям на лепешки. Ее осудили. Так я оказалась в Рязанском детском доме в Дашково-Песочне, где была, наконец, сыта и одета! А после семи классов я совершенно сознательно выбирала профессию повара-кулинара, чтобы защитить себя от голода.

Анна Чеченкова (Постникова), водитель трамвая

Перелистывая свой пожелтевший блокнот, я увидела эту запись и, что называется, застряла на ней, вспомнила мою случайную попутчицу в подмосковной электричке. Маленькая, крепенькая и улыбчивая, как ребенок. На тот момент у меня не оказалось с собой магнитофона, поэтому я достала потихоньку блокнот, на который она, кстати, и не собиралась обращать внимания. Ей главнее всего было говорить, вот так – глаза в глаза. Видимо, я тронула струну, которая давно молчала, но от этого не переставала быть строго натянутой. Ей важен был слушатель, попутчик, с которым ее объединяло место и время, вагонный перестук и картинка за окном – перелески и рельсы, которые то бегут, то сливаются, то пересекаются. Как люди…

Сохраняю почти телеграфный стиль блокнотной записи этого монолога.

* * *

Сорок один год водила трамвай. С 17 лет. Бауманское депо. У меня были самые длинные маршруты. Я деревенская. Нюшка. Нюшка я, да! Из-под Рязани. Мое село – Ново-Красное, рядом город Сапожок.

Война началась – мне было 14. Копали окопы, линию обороны строили. Фронт почти до Рязани дошел. От нас каких-то 20–30 километров. Можно сказать, повезло. Помню, один раз низко-низко пролетел самолет над нами. А я в это время наверху землю отбрасывала от края окопа. И оказалась я на дне окопа, засыпанная землей. Пришла в себя, слышу из-под земли – плачут надо мной. Маша, сестра моя старшая, кричит: «Нюша, ой, Нюша!» Вылезла я из-под земли вместе со своей лопатой. Глухоту не сразу заметила. А вот руку мне разгибали все по очереди. Как будто пальцы приклеили к лопате, к черенку…