Дневник для Стеллы

8. Рано утром я побывал у секретаря и говорил с ним о вчерашних событиях. Он выразил надежду, что когда обо всем этом доложат нынче палате лордов, те откажутся одобрить решение своего комитета, и дело таким образом кончится ничем, кроме разве некоторого ущерба для репутации лорда-казначея. Только я успел пообедать с доктором Кокберном, как пришел член парламента от Шотландии и сказал, что поправка, направленная против кабинета министров, все-таки прошла в палате лордов большинством почти два к одному. Я тотчас же отправился к миссис Мэшем; по дороге мне встретился доктор Арбетнот (любимый лекарь королевы), и мы пошли вместе. Миссис Мэшем только что вернулась от королевы, которой она прислуживала за обедом, и собиралась сама сесть за стол. Оказалось, она еще не слыхала о том, что дело обернулось против нас. Как выяснилось, лорд-казначей был настолько беззаботен, что в то время как этот вопрос обсуждался в палате лордов, он находился у королевы. Я тотчас же сказал миссис Мэшем, что либо она и лорд-казначей сговорились с королевой предать нас, либо же королева предала их обоих. Мое первое предположение она со всей решительностью отвергла, и я ей поверил, однако она сообщила мне кое-какие сведения, дающие основания заподозрить, что королева от нас отступилась. Так, вчера, например, когда королева уходила из палаты лордов, где она присутствовала во время прений, лорд-камергер герцог Шрусбери спросил ее, кому из них ее проводить — ему или обер-гофмейстеру графу Линдсею[730], на что она коротко ответила: «Ни тому, ни другому», — и подала руку герцогу Сомерсету, громче всех других ратовавшему в палате лордов за поправку, направленную против мира. Она привела еще несколько примеров в том же духе, убедивших меня, что королева вероломна или, по крайней мере, слишком уж колеблется. Мистер Мэшем просил нас задержаться, потому что к ним должен был зайти лорд-казначей, и мы решили задать ему жару за допущенную им беззаботность в обеспечении большинства. Он пришел, казалось, в таком же хорошем настроении как обычно, однако выражение его лица изобличало, как я заметил, явное смущение. Я стал над ним подшучивать и попросил его отдать мне свой жезл, он так и сделал, и тогда я сказал, что если бы он доверил его мне хотя бы на неделю, я бы все уладил наилучшим образом; он спросил: каким же именно? И я ответил, что немедленно отстранил бы лорда Мальборо, обеих его дочерей[731], герцога и герцогиню Сомерсет и лорда Чомли[732] от всех занимаемых ими должностей и что едва ли кто из его друзей со мной не согласится. Арбетнот спросил его: как могло случиться, что он не заручился поддержкой большинства? И единственное, что лорд-казначей нашелся ответить, было, что он бессилен, если люди лгут и нарушают клятву. Ответ довольно жалкий для министра ее величества. Он еще обмолвился словами из Писания, что «сердце царей неисследимо»[733]. Я сказал, что именно этого я и опасался и что это наихудшая новость из всех, какие он мог мне сообщить. Я заклинал его разузнать, на что мы можем теперь рассчитывать, и после некоторой заминки он попросил меня не беспокоиться, потому что все, мол, еще уладится. Мы всячески упрашивали его хоть немного перекусить, но он непременно хотел идти домой, потому что был уже седьмой час, и уговорил меня пойти с ним. У него дома мы застали его брата и господина секретаря. Он велел своему сыну составить список всех тех членов палаты общин, которые занимают какие-нибудь должности и тем не менее голосовали против кабинета министров, притом в таком тоне, как если бы всех их ожидало неминуемое смещение. Боюсь, однако, что ему не удастся это осуществить. Через час пришел лорд-хранитель печати, и они занялись делами, а посему я попрощался с ними и возвратился к миссис Мэшем, но у нее были гости, и я не захотел остаться. — Сегодняшняя запись получилась очень длинной, но ведь речь шла о дне, который может привести к большим переменам и повлечь за собой гибель Англии. Виги теперь ликуют, они предсказывали, как все произойдет, но мы думали, что это лишь пустое бахвальство. Более того, они заявляли, что парламент распустят еще до Рождества и, возможно, что так оно и будет. И все это козни пр[оклят]ой герцогини Сомерсет. Я предупреждал их об этом еще девять месяцев тому назад и с тех пор повторял по меньшей мере раз сто, да и секретарь всегда опасался этого. Я сказал нынче лорду-казначею, что у меня по сравнению с ним хотя бы то преимущество, что ему отрубят голову, а меня повесят, и потому я унесу свое тело в могилу в целости и сохранности.